Там, где свет. История первой леди США - Джилл Байден

потерял свою половину, я это знала. Но на похоронах он снова выступил за всех нас. В своей прекрасной речи он обратился ко мне и сказал: «Когда-то ты заново склеила все наши сердца… И я знаю, что ты сможешь сделать это снова». Я вряд ли заслужила такое высказывание, и помимо этого я не знаю, как воплотить его в жизнь. Я бы хотела знать, как склеить разбитое, семью, особенно когда я сама чувствую себя настолько надломленной, что не знаю, с чего начать.

После похорон мы поехали в Южную Каролину, где остановились в доме наших близких друзей на острове Киава. Мы дико устали за последние недели болезни Бо, и нам было нужно место для восстановления. В Уилмингтоне мы были окружены любовью, но там все напоминало нам о Бо. Там нам буквально не хватало воздуха. На всем лежала тень его смерти. Даже в окружении родственников и друзей каждый из нас был пленником своей скорби. Поэтому мы собрали детей и внуков и отправились на побережье, надеясь, что соленый морской воздух хоть как-то поможет.

Находясь там, мы следили за чудовищными событиями в епископальной церкви Матери Эмануэль[28]. Трагедия разыгралась в часе езды от нас, в Чарльстоне. Мы слушали душераздирающие новости о случившемся: о том, как группа по изучению Библии с любовью приняла убийцу в свои ряды; о том, что он провел целый час вместе с ними, молясь и обсуждая Писание; о героизме Тайванзы Сандерса, застреленного в возрасте двадцати шести лет, который пытался спасти свою двоюродную бабушку. Последний пост этого молодого человека в соцсетях гласил: «Жизнь не так важна, если не считать того влияния, которое она оказывает на другие жизни». Кровавая бойня была жуткой, и каждая новая деталь была чудовищнее предыдущей.

Я бы хотела знать, как склеить разбитое, семью, особенно когда я сама чувствую себя настолько надломленной, что не знаю, с чего начать.

И вот через двадцать дней после того, как президент Обама произнес надгробную речь на похоронах Бо, он отправился в Южную Каролину, чтобы произнести еще одну – для пастора церкви Матери Эмануэль Клемента Пинкни. И мы решили к нему присоединиться.

Клем, как называли его друзья, был на пять лет моложе Бо. В Южной Каролине он был представителем власти и сенатором штата. Он не проводил границы между своими призваниями: его работа была основана на вере, а вера проявлялась в работе. Пока мы шли к конференц-центру, где проводилась церемония, у меня в горле стоял ком. Мы заняли свои места, и на меня лавиной обрушилось пение церковного хора, как это было почти месяц назад в церкви Сент-Энтони в Делавэре на похоронах Бо. В словах госпела звучала надежда: «Она достигает высочайших вершин и глубочайших ущелий – кровь, которая дает мне силу». А еще в них была горькая радость: «Мать моя вознеслась к славе, и я хочу последовать за ней». Нас окружали члены общины, которая так трагически пострадала, но те, кто пришел почтить память пастора Пинкни, испытывали и чувство радости. Их коллективная вера не была подорвана, и мне так хотелось разделить ее с ними. Где же была моя вера?

Когда я росла, родители, самопровозглашенные агностики-реалисты никогда не водили нас с сестрами в церковь, но обе мои бабушки посещали храм каждое воскресенье: бабушка Джейкобс – баптистскую церковь, а Ма Годфри – пресвитерианскую. Джен, Бонни и я иногда увязывались за ними, и мне больше нравилась маленькая церковь Ма Годфри. Я любила ее темный неф и мерцающие витражи в окнах. Это была скромная капелла, но я ощущала историю ее деревянных скамей: жизней, которые здесь прошли, простых венчаний, печальных похорон и всех этих маленьких чудес, умещающихся между ними. Я любила слушать, как Ма поет гимны, как раздается ее сильный альт: «Взор его на каждом из нас, и я знаю, что он обращен на меня».

В старшей школе мы перестали еженедельно навещать бабушек, и, хотя я была рада проводить больше времени с друзьями, но стала скучать по службам с Ма. И вот во второй год в старшей школе я нашла церковь недалеко от нашего дома в Уиллоу-Гроув. С ее величественным гранитным экстерьером, колокольней и пронзающим небо шпилем, старинная пресвитерианская церковь Абингтона была ничуть не менее красива, чем церковь Ма. Но элегантный облик здания был вторичен по отношению к тем чувствам, которые я в нем испытывала. Сидя там при свете свечей, слушая гимны, принимая причастие, я становилась частью чего-то большего, чем я сама. А когда я молилась, то ощущала истинную связь с Богом. Молитва более, чем что-то другое, давала мне чувство покоя и была тем, к чему я могла прибегать на протяжении всей своей жизни.

Моя вера всегда была очень личной, я редко о ней говорила – и тогда, и сейчас. Но, когда в пресвитерианской церкви Абингтона предложили конфирмационные занятия, я решила посещать их и стать официальным членом церкви. В возрасте шестнадцати лет я прошла конфирмацию[29], причем, к моему удивлению, мама даже пришла на службу. И хотя я никогда их не агититировала, Джен и Бонни в подростковом возрасте последовали моему примеру. Мы все чувствовали потребность в духовном начале.

Когда Бо умер, Джо черпал силы в глубине своей католической веры. Это была очень важная часть его личности. Фраза Кьеркегора про веру, которая «лучше всего видит во тьме», словно была написана о его душе. Религия – его внутренний светильник, и этот свет его направляет, как бы темно ни было снаружи. Я знаю огромное количество родителей, которые нашли утешение в церкви после смерти детей. Наверное, их поддерживает обещание грядущего воссоединения с любимыми. Возможно, дело в успокаивающей мысли о том, что план нашей жизни составлен тем, кто знает неизмеримо больше, чем мы. Или это просто покой, который можно найти в Писании и в обряде: «Слово Твое – светильник ноге моей»[30].

Как писал Уолт Уитмен, «в некоторых людях столько света на один квадратный дюйм…». Бо в моей жизни сиял так ярко, что без него я блуждала во тьме. Я не могла выбраться из этой пустоты, не могла двигаться.

Одна из моих последних искренних молитв была молитвой отчаяния, когда Бо стал уходить от нас, и она осталась без ответа. С той поры слова не шли ко мне.

Одна из моих последних искренних молитв была молитвой отчаяния, когда Бо стал уходить от нас, и она осталась без ответа. С той поры слова не шли ко мне. Прекрасные витражные окна, которые я когда-то любила, теплые деревянные скамьи, бархатные подушечки для коленопреклонения – теперь я видела лишь холодный цветной свет, который больше не светил для Бо, его непрочитанный молитвенник, пустое место у стола причастия.

Я знала,