Жены и дочери - Элизабет Гаскелл

— Я не думал, что это будет столь важно. Я полагаю, новобрачные всегда новобрачные; и их дело — быть робкими, но я не подумал об этом… в данном случае. А моя жена мечтает, как это делают все больные. Что ж, Молли, — произнес он тихо, хотя предыдущие слова были сказаны sotto voce[48]) — мы отложим поездку до завтра: это наша неудача, не ваша, — продолжил он, увидев, как она медленно и неохотно возвращается на свое место. — Полагаю, сегодня вечером вы будете веселиться…

— Я не буду, — прервала его Молли. — Мне не хотелось идти, а теперь я буду желать этого еще меньше.

— Успокойся, милая, — произнесла миссис Гибсон, и, обращаясь к сквайру, сказала: — Здешние визиты не то, что можно желать для такой юной девушки… нет молодых людей, нет танцев, никакого веселья. Но Молли, ты неправа, противясь идти к таким добрым друзьям твоего отца, какими являются эти Кокерелы. У доброго сквайра сложится о тебе плохое впечатление.

— Оставьте ее! Оставьте ее! — промолвил он. — Я понял, что она имела в виду. Она бы охотнее приехала и провела время в комнате моей больной жены, чем отправилась с визитами сегодняшним вечером. Разве нет способа избавить ее от этого?

— Абсолютно никакого, — ответила миссис Гибсон. — Обязательство для меня есть обязательство; и полагаю, что у нее есть обязательство не только перед миссис Кокерел, но и передо мною — она обязана сопровождать меня в отсутствие моего мужа.

Сквайр был расстроен, а когда он был расстроен, у него была привычка класть руки на колени и тихо про себя насвистывать. Молли знала, как он выражает свое неудовольствие, и только надеялась, что он ограничится этим бессловесным выражением. Ей с трудом удавалось сдерживать слезы; она пыталась думать о другом. Она слышала, как миссис Гибсон говорит пресным, монотонным голосом, и хотела прислушаться к тому, что она говорит, но явная досада сквайра поразила ее душу намного сильнее. Наконец, помолчав, он вскочил и сказал:

— Что ж! Бесполезно. Бедная мадам, ей не понравится. Она будет разочарована! Но это всего лишь на один вечер!.. на один вечер! Может, Молли сможет приехать завтра? Или визит к Кокерелам будет для нее слишком обременительным?

В его тоне был оттенок злой иронии, который напугал миссис Гибсон, и она стала благодушной.

— Она будет готова в любое время, которое вы назначите. Мне так жаль, тому виной моя глупая робость. Но все же вы должны знать, что обязательство есть обязательство.

— Разве, мадам, я сказал, что обязательство — слон? Как бы то ни было, бесполезно говорить об этом, иначе я позабуду о манерах. Я старый тиран, а она… лежит там в кровати, бедняжка… всегда позволяла мне поступать по-своему. Поэтому, вы извините меня, миссис Гибсон, и позволите Молли поехать со мной в десять завтра утром?

— Непременно, — улыбаясь, ответила миссис Гибсон.

Но когда он ушел, она сказала Молли:

— Отныне, моя дорогая, ты не должна показывать мне плохие манеры, свойственные таким людям! Я не называю его сквайром. Я зову его грубияном, фермером, в лучшем случае. Тебе не следует принимать приглашения или отказываться от них, словно ты независимая молодая женщина, Молли. Будь добра, окажи мне уважение и в следующий раз сошлись на мои желания, моя дорогая!

— Папа сказал, что я могу поехать, — ответила Молли, задохнувшись.

— Так как я теперь твоя новая мама, то в будущем ты должна ссылаться на меня. Но раз ты должна поехать, ты можешь хорошо одеться. Я одолжу тебе свою новую шаль для этого визита, если хочешь, и мой набор зеленых лент. Я всегда снисходительна, когда мне платят должным уважением. А в такой дом, как Хэмли Холл, неизвестно кто может прийти и приехать, даже если в семье больная.

— Благодарю вас. Но мне не хочется ни шали, ни лент. Никого, кроме семьи не ждут. Я думаю, никто не придет теперь, когда она так больна, — Молли была готова расплакаться при мысли, что ее подруга лежит больная, одинокая и ждет ее приезда. Более того, она всерьез опасалась, как бы сквайр не уехал с мыслью, что она не хочет приехать, что она предпочла этот глупый, глупый прием у Кокерелов. Миссис Гибсон тоже сожалела, ей неприятно было осознавать, что она вышла из себя перед незнакомцем, и к тому же незнакомцем, чье доброе мнение она намеревалась завоевать. И ее также беспокоили слезы на глазах у Молли.

— Что мне сделать для тебя, чтобы вернуть тебе хорошее настроение? — спросила она. — Во-первых, ты настаивала на том, что знаешь леди Харриет лучше меня… меня, которая знает ее, по крайней мере, восемнадцать-девятнадцать лет. Потом ты охотно принимаешь приглашения, не советуясь со мной, и не думаешь, как мне будет неловко входить в гостиную одной; откликаться на мое новое имя, из-за которого я чувствую себя неуютно, оно так принижает после Киркпатрик! А потом, когда я предлагаю тебе самые красивые вещи, что есть у меня, ты утверждаешь, что не имеет значения, как ты одета. Что мне сделать, чтобы порадовать тебя, Молли? Я, так жажду мира в семье, и теперь я должна смотреть, как ты сидишь здесь с отчаянием на лице?

Молли больше не могла это вынести; она поднялась в свою комнату — ее собственную, аккуратную, новую комнату, которая едва ли казалась ей знакомой, и начала плакать так исступленно и так долго, что перестала, лишь когда сильно ослабела. Она думала о том, как миссис Хэмли тоскует по ней, о старом поместье, чья тишина могла угнетать больного человека; о том, как сквайр был уверен, что она поедет прямо с ним. И все эти мысли тяготили ее больше, чем ворчливое недовольство мачехи.

Глава XVII

Неприятности в Хэмли Холле

Если Молли думала, что в Хэмли Холле постоянно царит мир, она жестоко ошибалась. Что-то не заладилось во всем доме; и по какому-то очень странному обстоятельству общее недовольство, казалось, овладело домочадцами. Все слуги давно служили в поместье и, слушая обрывки разговоров, которые вели в их присутствии, они узнавали от кого-то из членов семьи обо всем, что волновало хозяина, хозяйку, либо молодых джентльменов. Любой из них мог бы рассказать Молли, что общее смятение в доме было вызвано многочисленными долгами, сделанными Осборном в Кэмбридже. Долгов, которые теперь, после того, как все надежды на стипендию улетучились, в одночасье свалились на сквайра. Но Молли, которой миссис Хэмли сама рассказывала все, что ей хотелось рассказать гостье, не поощряла доверительности слуг.

Ее поразила перемена во внешности «мадам», как только она увидела ее в затемненной комнате, лежащей на софе в белом платье, столь же бледном и тусклом, как лицо его хозяйки. Сквайр ввел Молли в комнату со словами:

— Вот и она, наконец!

Молли едва могла себе представить, что интонации его голоса могут быть такими разнообразными — начало предложения он произнес громко и радостно, тогда как последние слова были едва слышны. Он увидел смертельную бледность на лице жены — отнюдь не новое зрелище для него, но всякий раз вызывавшее у него потрясение. Стоял прекрасный, безмятежный зимний день, на каждой ветке деревьев и кустарников блестели капли растаявшего под солнцем инея. Малиновка, сидя на кусте остролиста, весело щебетала, но жалюзи были опущены, и из окон миссис Хэмли ничего этого не было видно. Большой экран отгораживал от нее огонь камина, чтобы приглушить жар веселого пламени. Миссис Хэмли крепко сжала руку Молли, прикрыв глаза ладонью.

— Она не слишком хорошо себя чувствует сегодня утром, — пояснил сквайр, покачав головой. — Но не бойтесь, моя дорогая, здесь дочка доктора, все равно, что сам доктор. Вы приняли свое лекарство? Выпили бульон? — продолжил он, тяжело ступая на цыпочках и заглядывая в пустую чашку и стакан.

Затем он вернулся к софе, смотрел на жену минуту или две, а потом нежно поцеловал ее и сказал Молли, что поручает мадам ее заботам.

Миссис Хэмли, словно боясь замечаний или расспросов Молли, сама начала поспешно ее расспрашивать.

— Теперь, моя дорогая, расскажите мне все. Это не нарушит секретности, поскольку я никому не расскажу об этом, и не задержусь на этом свете надолго. Как вы поживаете — как новая мама, полезные решения? Позвольте мне помочь, если это в моих силах. Думаю, девочке я могла бы быть полезной — мать не знает мальчиков. Но расскажите мне все, что захотите и что пожелаете. Не бойтесь рассказывать в подробностях.

Даже Молли, которая мало общалась с больными, заметила, сколько беспокойного возбуждения было в этих словах. Интуиция или природное чутье помогли ей рассказать длинную историю со множеством подробностей — о дне свадьбы, визите к барышням Браунинг, новой мебели, леди Харриет и так далее — легкое течение разговора успокаивало миссис Хэмли и отвлекало ее от мыслей о собственных страданиях. Но Молли умолчала и о своих невзгодах, и о новых отношениях в доме. Миссис Хэмли это заметила.