Шуберт - Борис Кремнев

И лишь временами, когда музыка вдруг безраздельно завладевала им самим, он в разгар танца неожиданно менял ритм. И тогда в веселый лендлер вплеталась грусть, мягкая и нежная. Замедлялся темп, останавливались пары, смолкали голоса. Люди стояли и слушали там, где их застала смена настроения, притихшие и взволнованные.

Грусть улетучивалась так же внезапно, как прилетала. И снова звенела звонкая россыпь лендлера. И пары вновь пускались в пляс.

Но иногда шубертиады прерывались в самом разгаре. Случалось это, когда внезапно вмешивалась вездесущая полиция. Даже в безобидных танцах и веселье она видела угрозу раз навсегда заведенному и свыше утвержденному образу жизни.

«Я пригласил к себе, – пишет известный в то время драматический артист Генрих Аншютц, – несколько девушек и юношей, в том числе и Шуберта. Моя жена была тогда молода, мой брат Густав был страстным танцором, поэтому мы вскоре от разговоров перешли к танцам. Шуберт – он уже отлично исполнил несколько своих фортепьянных пьес – вновь сел за инструмент и в самом лучшем расположении духа начал аккомпанировать танцам.

Все кружатся в веселом вихре, смеются, пьют. Вдруг меня вызывают из комнаты. Какой-то незнакомый мужчина желает со мной поговорить.

Выхожу в прихожую.

– Чем могу служить, сударь?

– У вас танцы?

– Да, если это можно так назвать. Молодежь резвится.

– Прошу немедленно прекратить. Сейчас пост.

– А кто вы такой, осмелюсь спросить?

– Полицейский комиссар N. N.

– Ах так… Ну что ж, ничего не поделаешь…

Когда я вернулся к гостям и принес печальное известие о приходе полиции, все с притворным ужасом разбежались.

А Шуберт сказал:

– Это они делают мне назло. Потому что знают, как люблю я, когда танцуют под мою музыку».

Именно на шубертиадах родились знаменитые шубертовские танцы, впоследствии украсившие концертный репертуар. Но дошедшее до нас – лишь ничтожная доля созданного. Шуберт был не только неслыханно щедр, но и непростительно расточителен. Несчетная сокровищница танцевальных мелодий, возникнув на шубертиадах, вместе с ними и исчезла. Лишь те танцы, которые особо полюбились композитору и запали в его память, затем были записаны и, таким образом, сохранились для потомства. Остальное пропало безвозвратно.

Размер утерянного сейчас установить невозможно.

Но о нем можно судить хотя бы по тому, что количество дошедших до нас танцев Шуберта для фортепьяно составляет весьма внушительное число – около 450.

До боли жалко и обидно, что в окружении Шуберта не было профессиональных музыкантов. Они закрепили бы на бумаге плод мимолетных вдохновенных импровизаций.

На шубертиадах не только пели, танцевали и музицировали. На них и рисовали.

Сохранилось несколько рисунков Леопольда Купельвизера, изображающих встречи друзей. Они очаровательны по своей непосредственности и правдивой простоте. На одном из рисунков показана разыгранная в лицах шарада «Грехопадение».

Иосиф Гахи, взобравшись на шкаф и облачившись в простыню, с половой щеткой в левой руке, играет роль господа бога. Купельвизер, высокий и плечистый, воздев кверху руки, изображает древо, от которого прародители рода человеческого вкусили запретный плод. Они стоят тут же – маленькая Ева и тщедушный Адам. А из-за «древесной кроны» взгромоздившийся на стул «змей-искуситель» Шобер протягивает им злосчастное яблоко.

На переднем плане у раскрытого рояля – Шуберт. Видимо, только что кончились танцы, которым он аккомпанировал, и сразу же началась живая шарада. Шуберт даже не отставил стул от инструмента, а лишь повернул его боком, чтобы удобнее было следить за игрой друзей. Он – весь внимание. По-детски наивный и непосредственный, он не может оторвать глаз от разыгрываемой сцены, и правая рука его вцепилась в колено.

Шобер был непременным участником всех шубертиад. Он блистал на них своим ярким и эффектным, хотя и неглубоким даром поэта-импровизатора. Его час наставал, когда шубертианцы переходили к литературным играм. В них ему не было равных. Он вызывал всеобщее и шумное восхищение. Особенно восхищался славным «Шобертом» Шуберт, больше всего ценивший в людях то, чем сам не обладал. Любимым занятием шубертианцев было состязание в сочинении стихов экспромтом на заданные слова, ничем между собой не связанные, разноречивые и противоположные по смыслу. К примеру, давались:

страсть,

пир,

веселье,

ночь,

лягушка,

властелин,

время,

пора.

Из них надо было слепить стихотворение. Тут же, при всех, что называется, не отходя от стола.

Вот стихотворение, экспромтом сочиненное Шобером. Оно вполне отвечает правилам игры: в нем и смысл и все до единого заданные слова.

Братья, братья дорогие,Что за страсть владеет нами?Забавляясь словесами,Мы забыли прелесть песен.Оттого и пир наш пресен.Мы повинны в этом сами.

Радости себя лишаетТот, кто дружеской пирушке,Где веселье пенит кружки,Предпочел уединенье:Ночь… Река… Но вместо пенья –Слушай кваканье лягушки!

Властелин чудесных звуковЗдесь сидит под этим древом,Дарит юношам и девамРадость высшего добра.Время дорого! ПораВнять святым его напевам.

Мориц фон Швинд запечатлел другую шубертиаду – у Шпауна. Рисунок создан много лет спустя, по воспоминанию. К тому времени иных уже не было в живых, а другие, равно как и сам автор, стали стариками. И тем не менее рисунок воскрешает настроение, царившее на шубертиаде.

За роялем Шуберт. Он аккомпанирует Фоглю и, судя по выражению лица, очень доволен исполнением. Фогль, величественный и вдохновенный, небрежно откинувшись на спинку кресла, поет одну из песен Шуберта. Повелительным жестом протянутой к аккомпаниатору левой руки он подает пианисту знак задержаться на долгой фермате.

Рядом с Шубертом – хозяин дома. Шпаун неотрывно следит за нотами, боясь, заслушавшись, упустить нужный момент и вовремя не перевернуть страницу.

А напротив, грациозно опершись о рояль, сидит Кунигунда Роза, юная красавица.

Музыка Шуберта и пение Фогля настолько захватили Шобера, что он задумчиво опустил голову и даже не обращает внимания на хорошеньких соседок.

Напряженно внимает звукам и Эдуард Бауэрнфельд, в недалеком будущем удачливый драматург. Его сутулая фигура выделяется на переднем плане, в правом углу рисунка. А в глубине, у печки, Майерхофер. Его характерный профиль не спутаешь ни с кем: тяжелый, выпирающий подбородок, длинный вздернутый нос, взбитый хохолок, косые, зачесанные на скулы височки. Рядом с ним – Зенн. Его, конечно, не было на вечере. Он уже был в ссылке. Но художник в память о друге, отдавая дань своей и общей любви к нему, поместил его среди шубертианцев. Кроме того, Швинд справедливо счел, что коллективный портрет шубертовского кружка был бы неполным, если бы на нем отсутствовал Зенн.