Вейджер. Реальная история о кораблекрушении, мятеже и убийстве - Дэвид Гранн

Байрону выпало дежурить на барке. Но и он, и другие были разморены едой и заснули в блаженном предвкушении: может быть, завтра они наконец обойдут мыс.

* * *

Что-то с глухим стуком ударило в барку. «Я был… разбужен необычным движением лодки и ревом бурунов со всех сторон вокруг нас, – писал Байрон. – В то же время я услышал пронзительный крик»[614]. Как будто снова появился призрак с острова Вейджер. Крики доносились с ялика, стоявшего на якоре в нескольких метрах от них, и Байрон успел вовремя обернуться и увидеть, как лодку с двумя моряками на борту переворачивает волна. Ялик затонул. Одного человека прибоем выбросило на берег, другой утонул.

Байрон ожидал, что в любой момент перевернется его лодка. Вместе со своим спутником он поднял якорь и греб, направив нос барки к волнам, стараясь не подставить под удар борт и ожидая, когда уляжется буря. «Здесь мы провели весь следующий день, в огромном море, не зная, какова будет наша судьба»[615], – писал он.

* * *

Добравшись до берега, они собрались с Чипом и другими выжившими. Теперь группа насчитывала восемнадцать человек, но без ялика уже не было места, чтобы перевезти их всех. На барке с трудом поместятся еще трое, но четверым придется остаться – иначе погибнут все.

Выбор пал на четверых морских пехотинцев. Солдаты, они не обладали навыками плавания под парусом. «Морские пехотинцы были помешаны на том, что не несут никакой службы на борту[616], – признался Кэмпбелл, отметив: – Это было печально, но нас вынудила необходимость»[617]. Он записал фамилии всех морских пехотинцев: Смит, Хоббс, Хертфорд и Кросслет.

Чип дал им ружья и сковороду. «Наши сердца обливались кровью от сострадания к ним», – написал Кэмпбелл. Когда барка отплыла, четверо морских пехотинцев стояли на берегу, трижды прокричав им приветствие: «Боже, благослови короля!»

* * *

Через шесть недель после того как Чип и его группа покинули остров Вейджер, они в третий раз добрались до мыса. Море бушевало сильнее, чем когда-либо, но капитан поманил людей вперед, и они проплыли мимо одного утеса, потом другого. Оставался последний. Они почти миновали его. Но экипаж рухнул, измученный и разбитый. «Поняв, что ни одна лодка не может обогнуть мыс, люди упали на весла, пока лодка не оказалась очень близко к бурунам, – писал Байрон. – Я думал, что они хотят сразу покончить со своими жизнями и страданиями»[618]. Какое-то время никто не шевелился и ничего не говорил. Они были почти у самых бурунов, рев прибоя оглушал. «Наконец капитан Чип сказал, что люди должны либо немедленно погибнуть, либо упорно грести».

Моряки взялись за весла, напрягаясь ровно настолько, чтобы не налететь на камни и развернуть лодку. Как заметил Байрон, «теперь мы смирились со своей судьбой»[619], отказавшись от «всех мыслей о дальнейших попытках обогнуть мыс»[620]. Многие моряки объяснили свои неудачи тем, что не похоронили товарища на острове Вейджер. Потерпевшие кораблекрушение вернулись в бухту в надежде найти хотя бы морских пехотинцев. Почему-то они решили, что втиснут их на борт. Как писал Кэмпбелл: «Мы считали, что если лодка утонет, то нам до́лжно освободиться от той жалкой жизни, которую мы влачили, и умереть всем вместе»[621].

Но кроме лежащего на берегу мушкета, от морских пехотинцев не осталось и следа. Они, несомненно, погибли, но где их тела? Потерпевшие кораблекрушение искали способ почтить память четырех товарищей. «Эту бухту мы назвали бухтой Морской Пехоты»[622], – написал Байрон.

Чип хотел предпринять последнюю попытку обогнуть мыс. Они были так близко, и капитан был уверен: его план увенчается успехом, стоит им только преодолеть это испытание. Но моряки больше не желали терпеть его всепоглощающую одержимость и решили вернуться туда, откуда давно пытались сбежать: на остров Вейджер. «Теперь мы утратили всякую надежду когда-либо вернуться на родину»[623], – писал Кэмпбелл, и они предпочли провести свои последние дни на острове, ставшем «своего рода домом».

Чип неохотно согласился. Потребовалось почти две недели, чтобы вернуться на остров. Вся эта катастрофическая вылазка длилась уже два месяца. За время путешествия они доели последние остатки провианта, Байрон съел даже прогорклую, дурно пахнущую тюленью шкуру, которой обматывал ноги. Он услышал, как несколько потерпевших кораблекрушение перешептывались о жеребьевке и «предании одного человека смерти ради выживания остальных»[624]. Это было посерьезнее уже имевшего место ранее поедания отдельными моряками трупов. Это было убийство товарища ради пропитания – ужасный ритуал, позже нарисованный живым воображением поэта лорда Байрона:

Пришла минута жребии тянуть,

И на одно короткое мгновенье

Мертвящую почувствовали жуть

Все, кто мечтал о страшном насыщенье[625],[626].

И все же потерпевшие кораблекрушение не смогли зайти так далеко. Вместо этого они, шатаясь, взобрались на гору Несчастья и нашли разложившееся тело своего товарища – человека, чей дух, как они верили, их преследовал. Они вырыли яму и похоронили его. После этого вернулись в поселение и затаились, прислушиваясь к ровному шуму моря.

Глава двадцатая

«День нашего спасения»

Балкли и еще пятьдесят восемь потерпевших кораблекрушение, вернув «Спидуэлл» на прежний курс, медленно дрейфовали по Магелланову проливу к Атлантике. Разбитый, протекающий «Спидуэлл» не мог идти круто к ветру, и Балкли изо всех сил старался держать курс. «Любому мыслящему человеку одного лишь зрелища того, что лодка не поворачивает в наветренную сторону, достаточно, чтобы прийти в уныние»[627], – написал он, добавив, что судно продолжало «столь жалкое плавание».

Балкли исполнял обязанности главного штурмана – без подробной карты региона он собирал воедино подсказки о ландшафте из отчета Нарборо и сопоставлял их с собственными наблюдениями. Ночью с кружащейся от голода и усталости головой он «читал» по звездам, определяя широту судна, в течение дня оценивал его долготу счислением пути, а после сравнил эти координаты с приведенными Нарборо – еще одним элементом головоломки. Типичная запись в его дневнике гласила: «В восемь часов увидел два скальных выступа, отстоящих на две лиги [девять с лишним километров] от напоминающего старый за́мок участка суши»[628].

По мере продвижения по проливу, иногда под парусом, иногда на веслах, он и его люди проходили мимо сероватых лесистых холмов и голубых ледников, а вдали виднелись Анды с их бессмертными снежными шапками. Как позже писал Чарльз Дарвин, именно при взгляде на эту береговую линию «сухопутного человека неделю преследовали видения кораблекрушений, опасностей и смерти»[629]. На одном