Вторая жизнь Арсения Коренева. Книга вторая. - Геннадий Борисович Марченко

Похоже, старушка станет для меня своего рода экзаменом. Провалить его, что ли… Может, тогда он от меня отвяжется. В то же время бабулю жалко, клятва Гиппократа – то бишь советского врача – и всё такое. Жаль, что к инструкции по применению браслета не доложили инструкцию, как отбрёхиваться от таких вот неудобных вопросов.

Наконец мы прибыли в Вадинск, где Мясников торжественно перерезал алую ленточку на входе в отреставрированный Дом культуры. Я тоже прошёлся по помещениям, держась от Мясникова на некотором отдалении. У него свои дела, чего я буду рядом торчать, как будто тоже имею к этому какое-то отношение.

И на фуршете в местном кафе под названием «Лира» я сидел за отдельным столиком вместе с Закиром. А Георг Васильевич обедал в компании главы района и директора РДК – активной женщины бальзаковского возраста. И их меню было, честно скажу, покруче нашего. В то же время и нас с Закиром не обидели, еда была хоть и попроще, но порции большие, и встали мы из-за стола с изрядно потяжелевшими желудками.

— После такого обеда как бы за рулём не заснуть, — пробормотал водитель.

— Буду следить за вами, — сказал я с серьёзным видом, — в случае чего толкну в плечо.

— Да ладно, я радио погрочме сделаю, под него лучше бодрствовать получается.

Мы с Закиром обедали «на сухую», а вот Мясников сотоварищи пропустили по несколько рюмок за новый Дом культуры. В машину Георг Васильевич сел слегка навеселе, о чём свидетельствовали и запотевшие линзы очков.

— Ну что, Закир, поехали в Коповку. Дорогу ты должен помнить, по осени туда ездили.

— Помню, Георг Васильевич, — отозвался водитель. — Лишь бы трактор дорогу расчистил после позавчерашнего снегопада.

По пути Мясникова потянуло пофилософствовать.

— Да, вот открыли после реконструкции Дом культуры, — говорил он, глядя перед собой. — Дело хорошее, надо приобщать сельчан к культуре, особенно детей. Взрослых уже не исправишь, отцы спиваются, хочется, чтобы их дети избежали той же участи. Чтобы посещали кружки, библиотеку в Доме культуры, рисовали, моделировали, читали… Необходимо прививать подрастающему поколению любовь к малой родине. Что-то нужно делать, иначе через пятьдесят лет деревни и сёла окончательно опустеют.

— А ничего не сделаешь, — неожиданно для самого себя заявил я.

— Это почему же? — повернулся ко мне партийный босс.

— Потому что как после 17-го года сельская местность погрузилась в нищету, так и до сих пор толком вылезти из неё не может. Я не говорю о колхозах-миллионерах, таких единицы, да и там сельский житель отнюдь не жирует. А подавляющее большинство крестьян живёт куда хуже городских. Вот и едет молодёжь в город, за хорошей жизнью. Сельчане же видят, как хорошо живут городские, и тоже хотя жить не хуже. Опять же, в городе сколько развлечений для молодёжи! А в селе – один клуб, где можно поплясать да подраться с пьяных глаз. Как это остановить? Не знаю. Если только снова лишить крестьян паспортов, тем самым привязав их к селу. Но это не выход, я так думаю.

Повисла тяжёлая пауза, даже автомагнитола молчала, так как в этой глуши радио уже не ловилось.

— Не по годам рассудительны вы, Арсений, — наконец буркнул Мясников. — Словно не вчерашний студент, а умудрённый жизнью мужчина, например, мой ровесник.

— Просто стараюсь расширять свой кругозор, интересуюсь разными темами, в том числе проблемами села, — скромно улыбнулся я. — А вообще будущее за крепкими фермерскими хозяйствами. Да-да, не удивляйтесь. Когда у человека собственное хозяйство, то и работать он будет не за страх, а за совесть, понимая, что сколько он сдаст молока, мяса или пшеницы – столько и получит. За вычетом налогом, естественно.

— То есть вы считаете, что создание колхозов и совхозов было ошибкой?

В его голосе прозвучала не угроза, а отнюдь, а скорее неподдельный интерес. Я покосился на отражение Закира в салонном зеркале, водитель с невозмутимым выражением лица смотрел на дорогу.

— Колхоз должен был стать делом добровольным, — сказал я. — А в него загоняли всех из-под палки. До революции деревня держалась на «кулаках», и не такие уж они кровопийцы были, хватало среди них и порядочных. В Америке таких «кулаков» называют фермерами. Отучился народ за 60 лет социализма работать на себя, а не на дяденьку. Когда всё общее – значит, ничьё.

— Предлагаете разогнать колхозы, а скотину и землю поделить между сельчанами?

— Кто же такое допустит? — задал я в ответ риторический вопрос. — Партия на такое не пойдёт, тем самым она признает, что когда-то большевики допустили ошибку. Идеология – наше всё. Если уж и решится партия на создание крестьянско-фермерских хозяйств – сокращённо можно будет их называть КФХ – то вводить это нововведение нужно будет постепенно. Понятно, желающих создать собственное хозяйство будет хоть отбавляй, но получится далеко не у всех. Многие наберут кредитов – а потом прогорят, отдавать нечем будет. Конфискуют всё имущество в пользу государства. А кому-то просто надоест работать от зари до зари, захотят вернуться к небогатой, но спокойной и размеренной жизни.

Снова молчание, нарушаемое только ровным гулом двигателя. Дорога, вопреки опасениям Закира, была расчищена, и «Волга» двигалась по ней плавно, действительно, будто баржа, как её прозвали в народе.

— Да, над этим надо подумать, — наконец изрёк Мясников, и больше до самой Коповки не произнёс ни слова.

Дом, в котором коротала свои дни в одиночестве Ульяна Фёдоровна Крылова, был небольшим, но добротным. Флюгер в виде плоского, жестяного петушка на крыше медленно поворачивался по часовой стрелке, указывая направление чуть заметного ветерка. В ту же сторону клонилась и тонкая струйка дыма из печной трубы.

— Вот и приехали, — сказал Мясников, грузно выбираясь из салона на утоптанный возле калитки снег. — Вроде как дома должна быть, хотя может печку оставить и усвистать в сельмаг, но это рядом, так что в любом случае мы бы её дождались.

В этот момент старушка сама вышла на крыльцо. Была она росточку невеликого, сухонькая и сгорбленная, словно годы клонили её к земле. Одета в цигейковый полушубок, на ногах валенки, на голове – тёплый шерстяной платок.