Мама, папа, я и Перестройка - Марципана Конфитюр

Я насупился.

– Поработаем ударно, чтобы в новый год войти с чувством выполненного долга, – сказал отец. – Давай, Андрюш! Немножко ещё надо.

– Скоро про тебя все забудут, но пока это не произошло, мы должны воспользоваться шансом, – продолжала мама.

– А давайте так, – ответил я. – Вот как бабушка сходит к врачу, так я к ней и поеду! А то у неё бок болит-болит, а она ничего с ним не делает!

– Да сходит она, сходит, – сказала мама. – Мы с ней об этом уже говорили. Она взрослый человек, всё понимает. Просто некогда.

– Что-то ты взял дурную манеру командовать взрослыми, – заметил папа.

Мы немного попрепирались. Потом он пошёл к соседке говорить по телефону и вернулся с сообщением, что в поликлинике бабушка уже побывала – как раз сегодня. Я обрадовался.

Впрочем, на следующий день, когда я был привезён на квартиру к старшему поколению и спросил у бабушки, что сказал доктор, она ответила:

– Да всё нормально. Сказал, что желудок устал. Попоститься, чтоб вышли токсины, – и всё. У моей мамы тоже так было...

К этому она добавила ещё несколько слов белиберды вроде той, что я слышал от неё и раньше. Так что в том, действительно ли визит в поликлинику состоялся, у меня возникли сильные сомнения. Однако бабушка настаивала, что он был, а потом принялась обвинять меня в лени, во вредности и в нежелании потрудиться для семьи. Ничего не оставалось, как опять заняться выдачей предсказаний.

12.3

Красный флаг над заснеженным куполом Сенатского дворца делал вид, что вьётся по-прежнему горделиво, но, кажется, уже подозревал, что висеть ему остаётся считанные месяцы.

– Дорогие товарищи! – Заговорил Горбачёв, и мы затаили дыхание. – Истекают последние минуты тысяча девятьсот восемьдесят девятого года. А с ним и в историю уходит целое десятилетие. Мы вступаем в девяностые годы – последние десятилетие двадцатого века. В такие минуты мы как бы заново переживаем всё, что с нами произошло; с надеждой смотрим в будущее.

Отмечали мы у бабки с дедом. Настенный ковёр уже несколько дней был задекорирован мишурой и пластмассовой гирляндой в виде звёздочек; на фикусах висели облупившиеся бусы и сталинского времени игрушки из посеребренного картона; но с наряжанием ёлки тянули до моего приезда. Тридцатого, под новости про успехи колхоза «Ленинский путь», мы с дедушкой развесили по фольгяным лапам искусственного дерева какое-то количество шаров, красноармейцев и чипполин. После этого я принял последнего клиента: бабушка посетовала, что моя популярность сходит на нет, и на девяностый год никто не записался. Ну и хорошо, подумал я – и потребовал пообещать мне, что в январе бабушка всё же пойдёт в поликлинику сразу, как та заработает. В ответ на это по секрету мне было сообщено, что в соседнем дворе есть одна ясновидящая и контактёрка, которая лечит боли гораздо лучше всяких докторов, и вот к ней-то бабушка как раз уже записана. Я пытался доказать, что это глупости, но тщетно. Оставалось только надеяться, что, убедившись в неэффективности колдовства, она всё же возьмётся за голову – и за талон в поликлинику.

– И каждый, кто чувствует и мыслит как гражданин, не отделяет свою судьбу от судьбы Отечества, – продолжил генеральный секретарь. – Какой бы стороной ни оборачивалось к нам и нашим близким время – радостной или горькой – каждый человек принимает на свои плечи то, что переживает вся страна...

После последнего приёма бабка с дедом сели смотреть фильм: судя по всему, какой-то очень современный и остро социальный. Такой вывод напросился из того, что дед во время просмотра всё время вслух ругал антисоветчиков, евреев и наркоманов, бабушка просто печально вздыхала и осуждающе охала, при этом оба они сидели, уставившись в экран безотрывно, а меня то и дело пытались куда-то услать от него: то на кухню, то в ванную. В те моменты, когда я всё-таки оказывался у телевизора, действие фильма по большей части разворачивалось в темноте. Будь он снят на цифровую камеру двадцать первого века, зритель, может быть, и смог бы разглядеть происходящее на экране; однако на советской киноплёнке выходил сплошной «Чёрный прямоугольник» Малевича. В общем, о чём именно был фильм, я, благодаря стараниям старшего поколения и вывертам авторов, так и не уловил. Почувствовал только, что он был проникнут духом тоски, разочарования, абсурдности всего происходящего вокруг и бесшабашного весёлого ожидания конца света. В общем, я заскучал, и, раз бабушка с дедом так сильно хотели сберечь мою нравственность от перестроечного кино, ушёл в кухню и стал рисовать там плакат «Трезвость и своевременное обследование в поликлинике – норма жизни».

– Позади особый год в жизни страны. Я бы сказал, самый трудный год начатой в апреле 1985 года Перестройки. Трудный, потому что мы напрямую столкнулись с рядом острейших проблем. С большим напряжением, непросто идёт экономическая реформа. Обострилась ситуация на потребительском рынке. Мы впервые пережили массовые забастовки и связанные с ними тяжелые нарушения в народном хозяйстве. Недоставало порядка и дисциплины...

Сегодня мы все выспались и были готовы праздновать до упора: было воскресенье, а, значит, деду и родителям не придётся сидеть за ночным столом с измученными после рабочей смены лицами. Лично я, выторговавший себе право, как все трудящиеся, не спать до получи, проснулся в десять с чем-то под концерт кубанского казачьего хора. Потом позавтракал, глядя «Утреннюю почту», где патлатые артисты пели под аккомпанемент наплечных синтезаторов и на фоне соплями свисающих отовсюду комьев блестящего дождика. Дальше меня повели гулять и кататься