История Льва - Микита Франко

случайным образом разбивал класс на группки или пары, и они с Власовским оказывались в одной команде, Яков начинал голосить, требуя перераспределения, потому что он «вот с этим» работать вместе не хочет. К концу осени весь педагогический состав школы запомнил, что Власовского и Гринёва нужно держать подальше друг от друга, иначе у первого случится яростная истерика.

А с Катей было неплохо. Интересно. Большую часть времени они общались о Шеве: рассказывали друг другу забавные, тёплые, счастливые, болезненные истории, которые пережили вместе с ним. Самую болезненную Лёва, конечно, так и не рассказал. Если они не говорили о Шеве, то болтали друг о друге: о планах на жизнь, об отцах-мудаках, о тяжелом детстве. Лёва всё время ловил себя на том, как рассказывает ей полуправду. Она у него спрашивает, планирует ли он жениться когда-нибудь и завести детей, а Лёва говорит: «Не знаю», когда сам думает: «Я люблю мужчин и понятия не имею, как складывается жизнь у таких как я. В моих планах просто не умереть в одиночестве». Но в общем-то, если сократить его мысль, то действительно получалось: «Не знаю».

Он думал, она ему правда нравится. И, наверное, так оно и было: она нравилась. Также, как Власовскому – органическая химия. Теперь, будучи в отношениях с Катей, он мог понять это сравнение.

Пока их союз скрепляли неловкие поцелуи, он справлялся – губы у всех одинаковые, если закрыть глаза и немного пофантазировать, можно додумать, что целуешься с Юрой. Юра, правда, не красил губы помадой и не пользовался духами, но, если очень постараться, можно представить, что всего этого нет – ни запаха, ни воскового вкуса на языке.

С сексом оказалось сложнее: фантазируй, не фантазируй, а грудь между вами никуда не денется. Представлять Юру с грудью было бы слишком, поэтому Лёва сдался – сразу после их первого раза (очень неумелого, неловкого и деревянного). Это случилось в декабре (оттягивал, как мог), у него дома, пока отец был на работе, мать – на родительском собрании у Пелагеи, а сама Пелагея – у подруги. Он планировал это заранее, считая, что должен заняться с ней сексом и доказать самому себе, что действительно не гей, а бисексуал (а бисексуал – это почти нормальный), но в итоге только убедился, что голубой, совсем голубой, прям хуже некуда. Какой он был с Яковом и Юрой – уверенный, инициативный, интуитивно чувствующий, что нужно делать, и совсем другой – с ней.

Застёгивая ремень на джинсах, он сказал, не глядя на неё:

- Я… гей.

Сказал и тут же утонул в ворохе сомнений: «Нет, нет, нет! Это неправда! Зачем ты ей это говоришь? Она же хорошая, ты полюбишь её, ты привыкнешь, останься с ней…».

Катя, сев в кровати, положила подбородок на его плечо и… улыбнулась. Даже посмеялась – так, слегка. Лёва понадеялся: «Может, она не поверила? Может, я ещё смогу обставить всё, как шутку?».

- Это худший момент для такого признания, – сообщила она ему. – Хорошо, что я давно это поняла, иначе бы я тебя ударила.

Лёва повернул голову к её лицу:

- Если ты поняла, зачем… зачем всё это?

- Наверное, мы оба просто пытались найти утешение, – вздохнула она. – Потому что оба его любили. Но я уже давно думаю, что надо прекратить, пока не поздно.

- В смысле – «пока не поздно»?

- Пока мы ещё можем прекратить это без обид, детей, кредитов и деления квартиры. Гей, который бежит от себя, может очень далеко убежать, да?

Лёва не стал признаваться, как много представлял их совместную жизнь: свадьба, дети, всё как у всех, и почему-то в этих фантазиях он был таким счастливым, таким обычным, без всякой этой гейской херни в мыслях, словно стоит тебе отпраздновать свадьбу с женщиной – и ты совсем другой человек.

- Давай останемся друзьями, - попросила Катя.

Лёва кивнул:

- Давай. Я спал со всеми своими друзьями, это уже традиция.

- И с Юрой, - не спросила, а сказала она.

Он не стал отрицать.

- И с Юрой.

- Это я тоже поняла.

Катя взяла лифчик со спинки кровати и Лёва испытал облегчение, когда она, наконец, спрятала грудь. А то было как-то неловко.

- И что ты думаешь? – спросил он. – Кому из нас он врал?

- В таких ситуациях врут обычно женщинам, - ответила Катя. – Такова наша доля.

Лёву обожгло стыдом. Зажмурившись, он прошептал:

- Прости.

Она ничего не ответила.

Когда Катя оделась, а Лёва заправил кровать, ему вдруг показалось, что всё стало как раньше. Будто бы не было этих трех месяцев, состоящих из лжи, неловкости и борьбы с собой.

Катя, прямо как в старые времена, по-свойски положила локоть на его плечо и, чавкая жвачкой, спросила:

- Ну чё, когда пойдём сдавать анализы?

.

Власовский, хоть и заходился в праведном гневе при виде Лёвы, в помощи с повторными анализами не отказал. Снова напряг свою бабушку. Добавил, правда: «Это для Кати, а не для тебя».

Сдавать анализы пошли пятого декабря, а результаты получили одиннадцатого – за день до Лёвиного пятнадцатилетия. По дороге к лаборатории, он прикидывал в уме, каким окажется подарок ко дню рождения – приятным или… или, мягко говоря, не очень.

Сказав на регистратуре кодовую фразу, он тут же получил свой бланк и, пока трясся над словом «Результат», боясь опустить глаза ниже, проглядел, что Кате бланк вообще не выдали. Ей сказали подождать.

Услышав об этом, он быстро глянул вниз, выхватил взглядом слово «Отрицательный» и повернулся к Кате.

- В чём дело?

- Не знаю, - она заметно побледнела.

- Может, просто найти не могут.

Лёва сам не верил в то, что говорил. Они сели на скамейку в холле и Катя попросила взять её за руку. Лёва взял, чувствуя, как дрожат её пальцы.

Через несколько минут её вызвали в кабинет врача. Сказали, «за выдачей результатов». Лёва сразу понял, что это значит. Конечно, он пытался придумать причины, по которым результаты выдают в кабинете врача, но ничего, кроме слова «положительный» на ум не приходило.

Кати не было минут десять, а казалось, что целую вечность. Это было невыносимо: смотреть, как чья-то жизнь раскалывается на до и после. Он даже думал, что лучше бы это случилось с ним. Если бы можно было поменяться, он бы поменялся с Катей не задумываясь.

Она вернулась, всё ещё бледная, села