Трое - Георгий Иванов Марков

двоих! Если б лопала поменьше, то уже дошел бы до села.

Он старается ни о чем не думать. Босиком по камням переходит речушку вброд. Вода немного освежает его. Но затем, когда начинает идти вверх по склону, усталость наваливается на него с удвоенной силой.

— Интересно, сколько еще осталось шагов? — спрашивает он себя и считает: — Один, два, три, четыре… Капитан говорил, что полезно запоминать расстояние, это может очень пригодиться. Вот, если бы он знал сколько еще шагов осталось до конца склона, тогда было б другое дело…

На «трехсотом» шагу Сашо перестает считать, потому что женщина снова застонала.

«Чего доброго, еще отдаст богу душу у меня на руках!» — морщится он. Ему никак не хочется нести мертвеца.

— Интересно, — мелькает у него в мозгу. — Мертвые легче живых? — Он уже не чувствует рук. Боль в плечах становится невыносимой. Крестьянин словно пропал. Вокруг не видно ни души.

— Черт бы его побрал! — говорит он женщине. — Зачем тебе сто килограммов, когда тебе вполне хватило бы и пятидесяти! Только и знаете копить жиры, ни о чем не думая!

Ему приходит в голову, что ее плюгавый муженек не смог бы ее с места сдвинуть.

Как бьется сердце. Словно непрерывно стучащий молоток. Кровь стучит в висках, горло совсем пересохло…

— Вот брошу тебя в канаву и уйду! — говорит он. — Глупая женщина, надо же угодить кобыле под копыто. Да и сама ты разве не кобыла?

Он говорит вслух, скрежеща зубами.

Женщина открывает глаза. Ей, как будто, стало лучше. Смотрит на него, но не может понять, что происходит.

— Болит очень, — стонет она.

— Еще бы! — отвечает он. Глаза у нее карие. Совсем такие, как у его матери.

— Куда меня несешь?

— К врачу!

— А где Пешо!

— Пошел за телегой!

Она всматривается в его лицо. Может быть, понимает, как измучила его.

— Сынок, — тихо говорит она, — пусти меня… не могу больше… лучше умереть…

— Хватит тебе болтать! — грубо огрызается он. — Кто тебя просил под копыта кобыле соваться? Не бойся, вылечат!

— Больно! — стонет женщина.

Ему кажется, что у него уже не осталось и капли силы. В ушах звенит. Голова кружится.

— Донесу тебя! — бормочет он. — И мертвую донесу!

Женщина уже стонет без перерыва. К боли теперь прибавился и страх.

— Можешь себе стонать сколько угодно! — говорит он. — Не могу же я летать!

По всему видно, что она испытывает сильную боль. По щекам катятся крупные слезы. Ему становится жаль ее.

— Потерпи, тетя! — говорит Сашо. — Потерпи!

Село уже совсем близко, а он не может дотянуть до него. Идет, идет, а расстояние до села все такое же…

— Где же этот болван! — вскипает он. — Хоть бы телегу нашел, растяпа!

Словно кто-то привязал к его ногам тяжелые гири. Для того, чтобы поднять ногу и передвинуть ее вперед, ему приходится делать неимоверные усилия, напрягать всю волю.

— Тетя! — со стоном вырывается у него. Он уже еле удерживает ее на руках.

Впереди показывается санитарная повозка…

Он кладет женщину на руки незнакомого человека, может быть врача, а сам, обессиленный, падает на землю.

— Паренек! Паренек! — суетится крестьянин, не зная, как поблагодарить Сашо.

Но времени напрасно терять нельзя и повозка снова мчится — обратно в село.

Какой-то грязный поросенок тычется ему в ноги и бежит прочь.

— Смотри, растянулся! Стыда нет у этих молодцов! — говорят две женщины над его головой.

Сашо приподнимает свою отяжелевшую голову и, опомнившись, встает на ноги. Идет.

— Подохла бы наверняка, если бы не я! — с самодовольством говорит он.

Силы постепенно возвращаются к нему. Он даже испытывает легкость, какую не испытывал до этого.

В домике никого нет. На столе — котелок с едой и рядом с ним — письмо.

— Опять мать! — он поднимает крышку и думает, что мать обрадуется, узнав о его поступке.

В котелке — гювеч[3]. Он садится и медленно ест.

— Все-таки дотащил! — говорит он. — Никто бы не смог ее донести!

Снова бросает взгляд на письмо. Почерк кажется ему знакомым — наверное опять от какой-нибудь девицы, вроде Куклы. Не лучше ли ему, как подобает настоящему мужчине, бросить письмо в печку?

Все же вскрывает конверт. Читает конец. Что-то не видно традиционных «тысячу поцелуев», «целует тебя», или «любящая тебя».

Только:

«Теперь я одна. Данче».

Приятная волна пробегает по его телу. Он испытывает такое чувство, словно обнаружил в кармане старых брюк давно забытые деньги.

— Да, я действительно совсем позабыл о ней! — произносит он, переставая есть.

Письмо короткое. Данче ждала, что он подаст о себе весточку после увольнения. Адрес дал ей Младен. Она долго колебалась перед тем, как послать письмо — не знала, будет ли ему это приятно. Но потам все же решилась. Пусть Сашо не думает, что она от него чего-нибудь хочет. Она просто благодарна ему за все, что было между ними.

«Это уже никогда больше не вернется, и так будет лучше».

Иногда ей кажется, будто его снова призвали в армию, и она видит его стоящим на посту у заводских ворот, или, что он просто приехал в их город по делу. В конце — пожелания счастья и здоровья.

Он перечитывает письмо. Подносит его близко к глазам, вглядывается в почерк, даже нюхает бумагу.

— Данче! — говорит он. День в рощице близ завода, гауптвахта, футбольный матч перед этим… Как была она хороша! И как непохожа Данче на всех других женщин, которых он знал.

Ему становится приятно, радостно на душе, что он обладал такой женщиной.

— Напишу ей! — говорит он. — Вечером напишу.

И сразу же ему в голову приходят невероятные, выдуманные, но страшно красивые слова, которые должны поразить ее воображение…

Спохватывается — в домике нет ни бумаги, ни карандаша. Придется сходить в город, где он не был уже десять дней. Какая досада!

— Ничего не поделаешь, придется сходить, — решает он. — Надо написать ей.

Он одевается, кладет письмо в карман. Прячет котелок и закрывает за собой дверь.

Уже спускаются сумерки. Сашо идет босиком по траве и думает, как было бы хорошо, если бы сейчас, навстречу ему, вдруг показалась Данче.

20

«Мы знаем, что переходный период будет трудным. Точка. От нас потребуются огромные усилия и непоколебимая вера. Точка. Но мы не знаем, кто позволил некоторым использовать переходный период в качестве объяснительной записки. Вопросительный знак!»

Капитан

Иван сел в углу зала, в последнем ряду, у окна. Отсюда все хорошо видно: стол президиума, трибуна, заполняющиеся людьми ряды.

Это обыкновенная студенческая аудитория с простой, будничной обстановкой, без каких-либо украшений. Не напоминает