Ломоносов: к 275-летию со дня рождения - Нина Уткина

Способ рассуждений Ломоносова напоминает возникшие в естествознании XIX в.— в палеонтологии, сравнительной анатомии, геологии — методы реконструкций ранних периодов развития естественных форм на основе анализа существующих форм и сохранившихся следов их эволюции.

Аргументация Ломоносова опирается также на лингвистические данные. Его постоянный и глубокий интерес к проблемам языка оказался очень кстати в исторических исследованиях. Распространенность славянского языка, его самобытность (он «ни от греческого, ни от латинского, ни от другого какого известного не происходит» (3, 6, 29)), богатство выразительных средств и удивительная стойкость, жизнеспособность (за последние века он изменился, но не до такой степени, чтобы нельзя было понять написанные на нем тексты многовековой давности) — все это приводится как доказательство, что язык и говорящие на нем народы обладают длительной историей.

Слово, по Ломоносову, является существенной опорой в исторических разысканиях, но не следует забывать, что слово — все же после вещи. Обращаясь к сложному вопросу о сравнительно позднем появлении в греческих и латинских литературных источниках имени славян, он высказывает свое мнение о названиях народов, проблеме, которая является, как писал Б. Д. Греков, «камнем преткновения и для нашего поколения ученых»: «Народы от имен не начинаются, но имена народам даются. Иные от самих себя и от соседов единым называются. Иные разумеются у других под званием, самому народу необыкновенным или еще и неизвестным. Нередко новым проименованием старинное помрачается или старинное, перешед домашние пределы, за новое почитается у чужестранных» (3, 6, 178). Славяне не являются исключением из общего правила: «Посему имя славенское по вероятности много давнее у самих народов употреблялось, нежели в Грецию или Рим достигло и вошло в обычай» (там же).

По современным представлениям, у славян длительная история, в которой эпохи подъема сменялись периодами попятного движения, далеко отбрасывающими славянские народы от уже достигнутого уровня социальной организации. Задолго до Киевской Руси у приднепровских славян, наиболее близких к мировым культурным центрам, «уровень социального развития дважды достигал рубежа первобытного и классового общества, а может быть, и переходил через этот рубеж. В первый раз дальнейшее развитие было прервано саматским нашествием III века до нашей эры, а во второй — нашествием тюрок-гуннов в конце IV века нашей эры» (84, 31). Русская государственность начинает складываться в Киевской Руси VI—VII вв. н. э. В VIII — середине IX в. произошло подчинение ряда племенных союзов власти Руси, власти киевского князя, и «государство Русь уже поднялось на значительно большую высоту, чем одновременные ему отдельные союзы племен, имевшие „свои княжения“» (84, 44).

Происхождение любого народа, в том числе русского, Ломоносов рассматривает как результат смешения, переплетения исторических судеб ряда народов: «чистых» народов и языков нет, «ни о едином языке утвердить не возможно, чтобы он с начала стоял сам собою без всякого примешения. Большую часть оных видим военными неспокойствами, преселениями и странствованиями в таком между собой сплетении, что рассмотреть почти невозможно, коему народу дать вящее преимущество» (3, 6, 174). Состав русского народа тоже сложен: «Всех походов, преселений и смешений славенского народа для великого их множества и сплетения описать невозможно... Для того поспешаю к описанию прочих народов, поелику до нас касаются, как участники в составлении нашего общества» (3, 6, 195).

Среди этнических элементов, принимавших участие в формировании русского народа, выделяются угро-финские племена: «Многие области, которые... чудским народом обитаемы были, после славянами наполнились. Чуди часть с ними соединилась...» (3, 6, 173). Доказательством соединения славян с чудью служат названия сел, рек, городов и целых областей, а также немалое число чудских слов, вошедших в русский язык. Славяне и угро-финские народы представляют, по Ломоносову, основные компоненты в этногенезе русского народа, однако первенство в нем все же принадлежит славянам. «В составлении российского народа преимущество славян весьма явствует, ибо язык наш, от славенского происшедший, немного от него отменился и по толь великому областей пространству малые различия имеет в наречиях» (3, 6, 174).

Исторической концепции Ломоносова не свойственны идеи замкнутости, изоляционизма. Он подчеркивает взаимодействие, взаимовлияние племен, народов уже на ранних этапах их исторического бытия. М. Н. Тихомиров отмечал, что его труды «отличает одна общая замечательная черта: стремление Ломоносова показать историю славянских народов на широком всемирном фоне» (94, 73). Щербатов, Карамзин уступали Ломоносову в понимании, что «история славян и история России, трактуемая в отрыве от истории Востока, от истории Западной Европы, от истории Византийской империи и Средиземноморья, всегда будет представляться несколько неясной и случайной» (там же).

Изучая контакты славян с северо-западными европейскими народами, Ломоносов привлекал и славянские, и прибалтийские источники. Варягов он не считал одним народом: «Неправедно рассуждает, кто варяжское имя приписывает одному народу. Многие сильные доказательства уверяют, что они от разных племен и языков состояли и только одним соединялись обыкновенным тогда по морям разбоем» (3, 6, 203). Варягами назывались северные военные дружинники, предпринимавшие близкие и дальние походы в чужие земли, где они или поступали на службу в качестве наемников, или силой отбирали имущество.

То влияние варягов на русскую историю, о котором пишут норманисты, не подтверждается, по мнению Ломоносова, никакими данными. Весьма существенны результаты языкового анализа: если бы варягам принадлежало большое место в русской культуре, то «должен бы российский язык иметь в себе великое множество слов скандинавских», но их не так много, пестрят слова греческого и восточного происхождения.

Ломоносов отличал от, так сказать, варягов-профессионалов «варягов-россов», которых он отождествлял с пруссами, считая, что русская история связана больше с ними.

Появление Рюрика, выходца из «варягов-россов», не положило начало русской государственности, а внесло в нее изменения: Рюриковичи «утвердили самодержавство» (3, 6, 174) в России. До этого преобладали черты республиканского правления, что подтверждается свидетельством Прокопия Кесарийского (см. 81, 297). Переводы Ломоносова из книги Прокопия Кесарийского о быте славянских племен, об их правлении, о войнах с Византией были первыми на русском языке: «Сии народы, славяне и анты, не подлежат единодержавной власти, но издревле живут под общенародным повелительством. Пользу и вред все обще приемлют» (3, 6, 183). Теоретическая часть «Краткого Российского летописца», предваряющая родословные таблицы, заканчивалась рассказом о Гостомысле, «последнем республиканском владетеле, по коего совету избран на княжение Рурик...» (3, 6, 296).