А мы с тобой, брат, из пехоты. «Из адов ад» - Артем Драбкин

Припев:

Ты будь одна,Ты будь со мной…

И стишок:

Их ждала тебя на ХаусВарум ду ты не пришел?С неба васер побежалаИх домой быстрей ушел.

— Игра «махнем не глядя» была распространена?

— Махались трофейными часами.

— Деньги получали?

— В Германии не имел ничего.

— Во время передышки какие были развлечения?

— Ну пожрать что-нибудь… Помню, старший лейтенант Арбаньян говорит: «Леша, я давно не пил молока. Можешь организовать? Ты же солдат, прояви инициативу, покорми меня молочком». Я побежал в траншею, нашел фольварк, в коровнике стояли недоеные коровы. Как доить, я знаю. Подоил в синий кувшин. Принес командиру. Потом надоел нам горох со свининой. Он, конечно, питательный, но каждый день его есть невозможно. Командир роты говорит: «Курочку можешь достать?» Я побежал. Опять какой-то фольварк. Солдате автоматом охраняет генерала. Во дворе куры гуляют. Говорю: «Мне надо одну курочку». — «Бери, только не стреляй, генерал спит». Я взял брикет прессованного угля, приманил курочку — был нам хороший куриный бульон. Вот никакой самодеятельности, артистов мы не видели, это где-то в тылах, а у нас перед носом пули летают. В Германии появились трофейные аккордеоны. Когда ехали на Родину в эшелоне, кое-кто играл на аккордеоне. А так пели только строевые песни: «Взвейтесь соколы орлами», «Ты лети с дороги, птица. Зверь с дороги уходи…», «Дальневосточная, опора прочная» и другие.

— Вши были?

— Почему-то меня они миновали. Я был очень невкусный. Когда на форму 20 рубашки выворачивали, у меня вшей не было. Но вшивость была. Раньше ходила присказка: «От армии освобожден!» — «А что так?» — «Вшивость и плоскостопие».

— В Бога верили?

— У нас тогда никаких предчувствий, суеверий не было. И никакой религиозности тоже. Может быть, более пожилые люди молились, но я этого не видел. Я не боялся, считал, что меня не могут убить. Ранить — да, но не убить. А вот потом уже, когда все проанализируешь… Я подсчитал, что не меньше восьми раз меня мог убить немец в упор. Вот тут я начал верить, что мама была права, что добрый ангел сохранил, судьба такая. Зачем? Для того чтобы нести добро людям. Но это уже к старости такие мысли появились.

— Что больше давило, физическая или психологическая усталость?

— Физическая. А психологическая… всегда в напряжении, но тут все равны, в одной и той же обстановке. А вот физическую нагрузку каждый воспринимал по-разному — один готов, другой нет. Я был готов испытывать физические нагрузки. Был спортивный.

— Что было в вещмешке из продуктов и средств гигиены? Сухари, сахар, мыло, зубной порошок?

— Сухари, конечно, давали. Мыло было. Сахара не помню. Сосновой смолой чистили зубы — этому я научился в Канаше в Чувашии. Это очень нам помогало, укрепляло десна.

Потом был День Победы. Приказ Жукова: «Армейские и фронтовые курсы младших лейтенантов расформировать! Такие скоротечные нам не нужны. Отобрать лучших и направить в училища в СССР». Меня отобрали и повезли в вагонах на 8 лошадей или 40 человек через Польшу. Вдруг эшелон встал. Что такое? Поляки пустили под откос эшелон с нашими девчонками и «стариками», которых демобилизовали. В итоге против своей воли я оказался в Урюпинском пехотном училище. Учимся, ходим на занятия. Спрашиваем преподавателя по тактике:

— Вы на фронте были?

— Нет.

— Так вот, объявляйте перекур, мы вам расскажем, как надо воевать.

И он объявлял четырехчасовой перекур. Потом мы на трофейных часах: «Ур! Ур!» Пора идти на обед. В сентябре 1945 года я оказался дома. Когда окончил второй курс, думаю: «У меня же девять классов, раз из меня делают офицера, то я должен быть грамотным, культурным офицером». Пришел к полковнику, начальнику училища: «Разрешите мне в школу рабочей молодежи?» — «Слушай, сержант, я имею четыре класса и командую училищем, а тебе девяти классов хватит, чтобы командовать взводом». — «Тогда вы меня офицером не выпустите». Вмешался замполит, поговорили, разрешили с условием: «В воскресенье 15 километров на лыжах пробежишь, потом иди, сдавай очередные экзамены за неделю». Вот стоишь во второй шеренге, из противогазной сумки вытаскиваешь учебник химии — ангидриды… ангидриды… а сам слушаешь: «Наша рота занимает рубеж… «справа — ура, слева — сосна». Надо же вовремя откликнуться, когда тебе скажут: «Принимай решение, на оборону или наступление, отдавай приказ». Я окончил эту школу рабочей молодежи, получил аттестат зрелости. Окончил училище и пошел командиром взвода в десантные войска.

Чарашвили Николай Илларионович

Меня зовут Николай Илларионович Чарашвили, а то русские меня «Чертошвили» называли. Серьезно! Мой командир батальона говорил: «Ты, Чертошвили, везде лазишь!» Я говорю: «Война! Надо лазить!» Родился 16-го августа 1922 года в Тбилиси. Перед войной у нас очень хорошо, спокойно жилось. Люди друг друга уважали! Продуктов было вдоволь. Зарплата была низкая, но жили хорошо. Человек мог накормить семью, с детьми пойти в кино, в театр, в парк. Мы ни на что не обижались! Я учился в 1 — й железнодорожной школе Ленинского района. Это была грузинская школа. Русский язык нам преподавали, и я мог на ломаном русском изъясняться. А в городе в основном пользовались грузинским языком, и все делопроизводство шло на грузинском. Только после войны перешло на русский.

В январе 1942 года в нашем Ленинском районе собирали добровольцев. Я сбежал из десятого класса. Вот так 10 января впервые одел я шинель и был зачислен курсантом Тбилисского пехотного училища. Шестимесячные курсы окончил, мне присвоили звание «лейтенант». У нас в училище было так — кто окончил отлично, тот получал звание «лейтенант», а кто с трудом сдавал — им младшего лейтенанта давали.

Направили нас на фронт, под Сталинград, в 164-ю Отдельную танковую бригаду. В самое пекло! Дали мне стрелковый взвод мотострелкового батальона. Я пехотинец! Заядлый! 17 августа 42-го года принял боевое крещение.

Бои шли тяжелые. Кормили нас в эту жару гороховым пюре с двумя селедками! Вы представляете, какая жажда! Две недели нас так кормили! Потом, не знаю, прошел слух, что какого-то генерала Сталин расстрелял, и после этого стали кормить нормально.

Бригаду нашу разбили, и меня перевели в 225-й стрелковый полк 23-й стрелковой дивизии. Я-то молодой был, а солдаты были и 1905-го года рождения и 1908 года рождения. Старики. Я к этим старикам, несмотря на то что был офицер и их командир, всегда прислушивался. Вдруг он такое скажет, что для меня будет полезно? А знаешь, в бою, когда вместе живете, вместе смерть ожидаете, вместе кушаете, вместе окоп роете, командир и его подчиненные как родные становятся, понимаешь? Но если командир приказал, то солдат обязательно выполняет приказ. Сейчас вот говорят — солдат не подчиняется офицеру! Как это так?! У меня солдат сержанту подчинялся! Командир отделения приказал солдату, значит, он должен сделать это! Он поэтому командир отделения! В своем отделении — у него двенадцать человек — он хозяин! И он за этих двенадцать человек отвечает передо мной! У меня, как у командира взвода, четыре таких отделения…

Все 156 дней я участвовал в обороне Сталинграда! Как удалось выжить? Он виноват! Бог! Только Бог! Мне так кажется! Я 50 лет был членом партии и все равно в Бога верил. Партии не так верил, как Богу. Один пришел ко мне членские взносы заплатить, и, когда он раскрыл партбилет, чтобы я отметил, из него крест золотой выпал! И он ногой наступил. А я говорю: «Убери ногу, дурак! Возьми, обратно положи!» На фронте молились, иногда про себя, иногда открыто. Открыто — меньше! Потому что, имея партийный билет в кармане, Богу молиться не совсем правильно.

— Суеверия или предчувствия были?

— Всю войну рядом со мной шла женщина в белом. Открыты были только лицо и руки. Вот рядом со мной, вот как тебя вижу! Она идет и говорит: «Ложись, сейчас! Будет артиллерия бить!» Представляешь?! На грузинском языке, не на русском! Я все выполнял. Под Орлом, перед ранением, она говорит: «Знаешь что, Николай, я сейчас должна тебя убрать отсюда». Только она проговорила, как на противоположной стороне лощины разорвался снаряд и я потерял сознание. Осколок попал в лицо. Когда очнулся, я уже лежал в повозке. Госпиталь, в котором я лежал, располагался в Тимирязевской академии в Москве. После выздоровления направили, значит, в часть. В какую-то дивизию. Я не поехал в эту дивизию. По всему фронту искал, но нашел свою дивизию. И когда командир полка увидел меня и говорит: «Ты, Чертошвили, живой! Мы думали, что тебя убило». Я говорю: «Нет». Вот это единственное мое ранение.

— Вы командовали взводом, потом ротой. Многие говорят, что командиры взвода — роты не живут больше трех атак.