Служители ада - Юлиан Шульмейстер

— Не переоценивает ли председатель посещение концерта шарфюрером Гайнишем? — тяжко вздыхает Хигер.

Неодобрительно взглянул па него Ландесберг и громко, чтоб слышали первые ряды, ответил:

— Сам вице-комендант сообщил, что больше акций не будет.

Промчался по рядам радостный шепот, хочется верить шарфюреру Гайнишу. Для собравшихся в этом зале концерт — не иллюзия прошлого, а свидетельство прочности их юденратовской крепости.

Концерт начался выступлением оркестра общины, веселые мелодии сменяют друг друга, радуют непревзойденным искусством скрипачи Штрикс и Шатц.

Конферирует сатирик и юморист Элиаш Вайнтрауб, сыплются как из рога изобилия всевозможные шутки. Много смеха вызвала юмореска «Я и два моих парикмахера».

Известный комический актер Максимилиан Корян воспроизводит юмористический рассказ Шолом-Алейхема «Конкуренты»:

— Он — толстый, взлохмаченный, с бельмом на глазу. Она — краснощекая, тощая и рябая. Оба — оборванные, обшарпанные, в заплатанной обуви, с одним и тем же товаром.

Мимикой и жестами изображает Корян мужа и жену — конкурентов, рассказывает, как перехватывают покупателей, всячески оскорбляют друг друга. Зал неистовствует: кто-то визжит, кто-то громыхает раскатами смеха, кто-то чуть слышно смеется, настороженно поглядывая на кровожадного эсэсовского начальника.

Шарфюрер Гайниш пуще всех заливается смехом, слушая остроумные переводы доктора Графа, прославившегося своими литературными и артистическими способностями. Он почтительно стоит за спиной шарфюрера, говорит с прекрасным берлинским акцептом.

Много удовольствия доставил Максимилиан Бернштейн, сатирический рассказ «Служащий на пенсии» возвращает в счастливое мирное прошлое.

— Третий Максимилиан на эстраде! — торжественно объявляет конферансье Элиаш Вайнтрауб, представляя известного Гофмана.

Поклонился Гофман залу, особый поклон отвесил шарфюреру.

— Смеяться полезно для здоровья, поэтому смейтесь, все доктора советуют! — доверительно сообщил Гофман и еще раз поклонился шарфюреру.

Шутка не вызвала смеха, доктор Граф в переводе опустил «докторов».

— Идиотская хохма! — недовольно пробурчал Ландесберг.

А Гофман уже поет известную еврейскую песенку:

В Англии есть город Лестер,В Лестере есть такого же названия сквер,Там ежедневно стоят три сестры.Старшая — торгует сливами.Средняя — продает шнурки для ботинок,А самая младшая, самая красивая, самаялучшая…Она торгует, она тоже торгует,Она торгует собой…

Эту песню Граф перевел точно, Гайниш хохочет и приговаривает:

— Одна продает шнурки для ботинок, другая торгует собой. Ну и еврейки, ну и еврейки! А кто из них больше зарабатывает?

Конферансье Элиаш Вайнтрауб прочел юмореску «Пустяки» и представляет известного по довоенным радиовыступлениям певца, а ныне вахмистра службы порядка Самуила Каца.

Когда Самуил Кац исполнил куплеты герцога о женских сердцах, склонных к измене, зал взорвался аплодисментами. Вахмистр повторил «на бис» по-немецки — из уважения к шарфюреру Гайнишу.

Стараются артисты! То ли на что-то надеются, то ли хотят забыться, как сидящие в зале. А может, отрабатывают обещанные тридцать дек хлеба?

Выступает чтец-декламатор Хаим Берман, не очень известный, но и его юморески вызвали смех и веселое оживление в зале. Затем Хаим Берман прочел рассказ Ицхока-Лейбуша Переца «Благочестивый кот». Очень забавно изобразил, как кот любуется и жалеет певчую птичку. Стоит над ней, приговаривает:

— Такая красивая, милая, крошечная пташка и не удостоишься царствия небесного! Сама виновата, зачем совершаешь обряд омовения по-новомодному, купаясь всем тельцем в чашке с водой? Не выдержал благочестивый кот такого греховного поведения, сожрал птичку.

— Как прекрасно ее грешное тельце! — облизывается кот со слезами на глазах.

Закончил Хаим Берман — зал замер в ожидании. Длилось молчание, пока не расхохотался Гайниш.

«Смейтесь, дорогие птички, смейтесь, пока вас не сожрет благочестивый немецкий кот!» — разглядывает Гайниш сидящих в зале евреев.

Деланно улыбаясь, Ландесберг шепчет своему заместителю:

— Как же вы просматривали программу! Не следовало пропускать рассказ с таким двусмысленным содержанием. Слава богу, пронесло.

Смеется публика, Хаим Берман раскланялся, прижал руки к сердцу и объявляет:

— Сверх программы прочту стих неизвестного автора «Привидение». Пусть дамы и дети не боятся, ибо наукой доказано, что привидений не существует, это только литературные образы. Ну, а в храбрости наших мужчин не сомневаюсь!

Мужчинам стало жутко от строф:

Мы воскреснем,С груд мусора явимся,В город нагрянем,Дома оживим.С мертвых улиц прогонимЛохматого зверя.

Чего испугались? Одни — неумолимой владычицы, сжирающей улицы гетто, другие — гнева шарфюрера Гайниша, третьи — того и другого. Больше всех испугался председатель юденрата. Он вспомнил Шудриха — автора стихотворения — и не сказанные еще декламатором строки. Ландесберг был до войны на литературном вечере, Шудрих читал это стихотворение, вмешалась полиция. Не могла не вмешаться, ибо поэт пророчествовал расправу рабочих над фабрикантами и спекулянтами, над полицейскими. Для чего Берман читал эти стихи? Может, подпольщики гетто угрожают? Надо действовать, иначе перейдут от слов к делу. Как Гайниш отнесется к стихам?

Заметив замешательство доктора Графа, Гайниш строго потребовал точного перевода. Не посмел Граф обмануть, между идиш и немецким немало общего.

Выслушал Гайниш перевод, подумал и рассмеялся. Закончив смеяться, похвалил декламатора, будто он автор стиха:

— Молодец, забавный стишок. А евреям следует помнить: мусор есть мусор, а зверь есть зверь!

Вскоре Гайниш поднялся и направился к выходу. Вскочил Ландесберг, почтительно сопровождает шарфюрера. Довел до дверей, поклонился шарфюреру, еще раз кланяется, уже перед закрывающейся дверью. С облегчением возвращается в зал: «Все же хорошо, что ушел. Остался доволен, теперь уже никакие неожиданности не испортят его настроения».

После концерта избранных пригласили на ужин, приготовленный в небольшом зале, за председательским кабинетом. На длинном столе расставлены вина и блюда с тонкими ломтиками хлеба и еще более тонкими кружочками колбасы. На других блюдах пирожки с мясной и картофельной начинкой, в центре стола необыкновенное чудо — пирожные.

Гости расселись по рангам. В центре стола — Ландесберг, по одну сторону от него — члены юденрата, по другую — офицеры службы порядка. Все предусмотрено, бутерброды с колбасой и пирожки с мясом поставлены около тарелок начальства.

Первый тост произнес начальник службы порядка Гринберг:

— Поднимем бокалы за государственную мудрость и административный талант председателя Ландесберга. В грозную бурю по двенадцатибальным волнам он ведет наш корабль к спасительной пристани. Так же умело, пан председатель, ведите и дальше корабль, а мы, ваши помощники и матросы, чем сможем — поможем!

Вскочили сверхизбранные, стараются перекричать друг друга, превозносят ум и талант председателя, желают здоровья и счастья. Благополучие каждого зависит от председателя, и он должен видеть, как они его ценят: на него вся надежда.

Опустели бокалы, все принялись за еду.

В конце стола сидит Неля Шемберг, спокойная и невозмутимая. Как и все, опустошила бокал, ест и незаметно глядит на соседей: «Они сначала убили свою совесть, затем убивали других, теперь превозносят друг друга».

Гринберг доволен вечером. Развернул бумажную салфетку, чтобы вытереть рот, и застыл, изумленный. На салфетке написано: «Зря надеетесь на фашистскую милость. Это не последняя акция, больше не позволим спасаться за наш счет. Отныне — жизнь за жизнь, смерть за смерть!».

Все сидящие за столом увидели, как из внезапно задрожавшей руки начальника службы порядка упала на стол салфетка. Каждый из них тоже схватил свою салфетку, прочел такую же надпись.

И следа не осталось от чинного спокойствия: чиновники и полицейские в смятении и страхе — мерещится смерть, поджидающая у выхода.

Опомнился Гринберг, прошептал Ландесбергу:

— Необходимо разрядить обстановку, каждый должен остаться на своем месте. Не велик круг готовивших ужин, быстро найдем виновных.

В беседе с раввинами, как и Гринберг в своем тосте, Ландесберг сравнивал себя с капитаном, а общину — с кораблем, плывущим по двенадцатибальным волнам. Записка — месть пассажиров, которыми жертвует капитан. Точнее, грозное предупреждение мстителей. Гибнет тот, кто колеблется, самое время показать недовольным свою силу и власть. Гринберг прав, надо в корне пресечь заразу.