Мистериум - Роберт Уилсон

Арман, задумавшись, сидел в своём кресле-коляске. Пять лет назад он пережил удар, который парализовал ему правую ногу и заставил оставить активную службу в Бюро. Мозг не пострадал, говорили доктора, но с тех пор он стал более отстранённым и менее склонным делиться своими мыслями.

Сегодня же бренди, похоже, развязало ему язык. Он медленно повернул голову и уставился на Демарша неподвижным птичьим взглядом.

— Саймеон… это было не слишком простое задание, не так ли?

— Вы имеете в виду расследование?

— Да. «Расследование». Мы так стесняемся слов. Простые слова опасны. Но сделай скидку для старика. Дыхание уже не то. Предпочитаю краткость. Тебе, должно быть, нелегко пришлось.

— Ну, я думаю, что проделал вполне достойную работу.

— Тяжело человеку разбираться с такими странностями.

Ты и половину не знаешь, подумал Демарш. Однако Арман до сих пор поддерживал свои связи в Бюро: он явно знал больше, чем думал Демарш.

— Конечно… — сказал он.

— И столько смертей.

— На самом деле не так уж много.

— Но будет много. И ты это знаешь.

— Да. — Он пожал плечами. — Стараюсь об этом не думать.

— Но думаешь. Об этом всегда думаешь. И если ты не думаешь об этом, то видишь это во снах. — Арман понизил голос так, что он превратился в бьющийся в грудной клетке низкий рокот. Демарш наклонился к нему, чтобы лучше слышать. — Я был на Мандан-ривер, — сказал Арман, — после восстания лакотов. Вам об этом не рассказывают а Академии, а? Нет, и ни в каких других школах тоже, только о том, что угроза была устранена. Осторожные слова. Благоразумные. Они не рассказывают, как выглядели лагеря со сторожевыми башнями над полузатопленной прерией. Как море травы раскидывается на многие мили. Не говорят, какая дождливая и грязная была та весна. Или какой запах распространяли печи, в которых сжигали тела. Тела мужчин, женщин и детей — я знаю, их не положено так называть, но это были они, или казались ими, невзирая на состояние их душ. Полагаю, их души поднялись к небу вместе с дымом. Тело легчает на пару унций, когда умирает… я где-то такое читал. — Его глаза потускнели. — Всё в нашей работе — испытание, Саймеон.

— Меня испытывают?

— Нас всегда испытывают. — Арман отхлебнул бренди. — Мы все кому-то подчиняемся, не только те, кого мы убиваем. Никто не жертва. Ты должен это помнить. Мы все на службе у чего-то большего, чем мы сами, и разница между нами и теми трупами лишь в том, что мы служим добровольно. И всё. И всё. Нас пощадили, потому что мы бросаем свои тела на алтарь каждый день, и не только тела, но и наш разум и нашу волю. Помни клятву, которую ты дал, вступая в Бюро. Incipit vita nova. Начинается новая жизнь. И ты оставляешь свой крошечный самодовольный интеллект позади.

Бренди сделало его опрометчивым.

— А наша совесть? — спросил он.

— Она твоей никогда не была, — ответил Арман. — Не мели чушь.

Он выключил свет, когда Арманд укатился прочь. От огня остались одни угли. Он допил бренди в темноте, а потом пошёл наверх.

Слова старика, казалось, преследовали его в выстывшем доме заикающимся эхом. Мы бросаем свои тела на алтарь каждый день. Но ради чего? Чего-то большего, чем мы сами. Бюро, Церкви, Протенои? Наверняка чего-то ещё. Какой-то идеи или видения добра, республики дозволенных отношений, в шаге над варварством лакотов и бесчисленных прочих перебитых аборигенов.

Но гора трупов с каждым днём всё выше, и их приходится сжигать.

Доротея спала, когда он вошёл в спальню. Её длинные волосы лежали поверх подушки, словно чёрное крыло. Она напомнила ему о храме, безмятежная и бледная даже во сне.

Он постоял немного, глядя на начавший падать за двойными окнами спальни снег. Он думал о Кристофе. Кристоф по-прежнему ведёт себя, как незнакомец. Как он на меня смотрит, думал Демарш. Словно видит что-то чуждое, что-то вселяющее страх.

Бизонетт позвонил через пять дней.

— Мы думаем, что вы должны вернуться завтра, — сказал цензор. — Прошу прощения за то, что придётся сократить вашу встречу в семьёй, но все приготовления уже сделаны.

— Что случилось? Что-то произошло?

— Клемент Делафлёр проявляет излишнее рвение в ваше отсутствие. Как мне дали понять, он вешает детей на центральной площади.

Он поцеловал Доротею на прощание. Кристофа также предоставили ему для поцелуя, и тот не сопротивлялся. Должно быть, с ним провели беседу.

Он сказал гаитянскому водителю сделать остановку в Штаб-квартире по дороге в аэропорт.

Гай Маррис был в своём кабинете. Демарш сказал, что зашёл попрощаться; его снова вызвали на службу.

Его друг пожелал ему удачи и пожал руку. В дверях он сунул пачку бумаг в карман вестона Демарша. Никто не сказал о них ни слова.

Был небольшой снег, сказал гаитянин, но скоро снег пойдёт по-настоящему.

Глава двенадцатая

Линнет договорилась с директором школы отвезти Декса домой, как можно незаметнее, на директорском автомобиле, на котором он всё ещё выезжал время от времени, хотя запас бензина уже почти закончился. Мистер Хоскинс был насторожен относительно её намерений, но понимал серьёзность ситуации. Она видела, как он поглядывал на неё в зеркало заднего вида. Недоверие было взаимным, но сделать с этим ничего было нельзя.

Выпал свежий снег, и задние колёса проскальзывали каждый раз, как машина сворачивала за угол. За время поездки никто не сказал ни слова. Когда машина остановилась, Линнет помогла Дексу выбраться с заднего сиденья. Она заметила, что его кровь запачкала обивку. Директор быстро уехал и оставил их одних посреди снегопада.

Линнет повела Декса вверх по лестнице к его квартире. Он был ещё в сознании, когда открывал дверь ключом, но снова отключился, добравшись до запачканной кровью постели.

Линнет научилась оказывать первую помощь за три года в христианских ренунциатах. Она сняла с него рубашку и размотала грязную, промокшую повязку у него на руке. Декс застонал, но не проснулся. Из раны под повязкой ленивыми толчками выходили кровь и гной. Линнет как можно осторожнее очистила её мокрой тряпочкой, но совсем избежать боли было невозможно; Декс вскрикнул и попытался отодвинуться.

— Простите, — сказала она, — но это необходимо.

— Дайте мне что-нибудь. Аспирин.

— Что?

— В бутылочке на кухонном столе.

Она принесла маленькую мензурку с таблетками и вгляделась в наклейку. Текст был английский, но совершенно непонятный.