Манящая корона - Борис Алексеевич Давыдов

Но приказ все же был услышан. Дрожащий от страха мальчик вскинул свое оружие и, зажмурившись, с пронзительным криком потянул спусковой крючок. Тонко прозвенела тетива, и деревянная тупоносая стрела ударила разбойника прямо в обожженный лоб.

Вожак взвыл от ярости и боли так, что у графа заложило в ушах, и, повернувшись к ребенку, занес копье.

Стряхнувший оцепенение Хольг потянулся заслонить сына, но его опередили. Гумар, выскочив из темноты, в отчаянном прыжке успел отбросить мальчика в сторону.

Через долю секунды наконечник копья с чудовищной силой ударил сотника в грудь. И сразу же раздался гулкий хлопок спущенной тетивы: арбалетчик, наконец-то приведший оружие в готовность, почти в упор выпустил в разбойника стрелу.

Вожак, закатив глаза к небу, пошатнулся, сделал несколько заплетающихся шагов и рухнул навзничь.

Со всех сторон, громко стуча подкованными сапогами, мчались стражники:

– Ваше сиятельство! Вы целы?! А что с молодым графом?..

Хольг, чувствуя противную слабость во всем теле, повернулся к сыну. Мальчик, поднявшийся на ноги, был белее простыни. Его губы мелко тряслись, в расширенных глазах, неотрывно смотрящих на Гумара, застыл ужас.

Сотник неподвижно лежал на спине, широко раскинув руки.

Имперские оружейники делают очень хорошие кольчуги. Именно поэтому Трюкач, надевший ее под куртку, не получил даже царапины. Но никакая кольчуга не спасет от удара копья, нанесенного человеком, чью силу, и без того немалую, удесятеряет жгучая, беспредельная ненависть…

Острый узкий наконечник, пробив кольчужные кольца, глубоко вонзился в грудь Гумара, на ладонь ниже правой ключицы.

Хольг отчетливо расслышал, как стучат зубы сына. Мальчика колотил нервный озноб.

Он поспешно потянулся к ребенку, чтобы обнять и успокоить. Но не успел. Малыш, страшно закричав, упал и забился в припадке.

Часть вторая

Глава I

В комнате царил густой сумрак, лишь слегка разгоняемый трепещущим пламенем одной-единственной свечи. Потому резкие, суровые черты лица сидевшего за столом мужчины казались особенно грубыми, даже отталкивающими, из-за длинных теней. Его руки, большие, крепкие, как железо, двигались с удивительным проворством. Они быстрыми, четкими движениями раскладывали на столешнице в правильном порядке предметы, каждый из которых мог подвести его под суд и публичную казнь: согласно строгому Кодексу давно почившего Правителя Норманна, в Империи разрешались лишь магические ритуалы Первого уровня Просветления. Остальные были вне закона. Человек же готовился провести ритуал наивысшего, Пятого уровня.

Он не знал, сколько осталось в Империи магов, способных совершить такое. Но можно было не сомневаться: для подсчета хватит пальцев… ну, если не одной руки, то двух – наверняка. Покойный Норманн славился своим дотошным педантизмом и усердием, и если уж брался за какое-то дело, то старался довести его до конца. Особенно когда речь шла о жизненных интересах государства.

«Конечно, братья во многом сами виноваты. Не обуздали сатанинскую гордыню. Не смогли вовремя остановиться… Забыли, что гласит Священная Книга: каждый пусть занимается своим делом!»

Мужчина, осторожно устанавливая на самом краю стола зеркало в массивной серебряной оправе, горько усмехнулся. Ну а он смог бы остановиться, если бы ему довелось быть взрослым во времена Великой Смуты?

Многие сотни раз он мучил себя этим вопросом. И не находил ответа… Как же права Священная Книга: не вводите человека в искушение, ибо он слаб и подвержен соблазнам! Тогдашние маги, особенно приближенные к сильным мира сего, позабыли свое истинное предназначение. Их ослепил блеск золота, смешанный с порочной сладостью всемогущества. Изведав, что это такое – держать в своих руках чужие судьбы, уподобиться земным владыкам и даже превзойти их, – они отринули главный завет Вседержителя: маг никогда, ни при каких обстоятельствах не должен приносить свой волшебный дар в услужение светской власти.

И полились потоки крови. Содрогнулась вся Империя, раздираемая в клочья междоусобицей… Полководцы, привыкшие воевать по-честному, предварительно послав противнику освященный веками вызов: готовься, мол, я иду! – с ужасом и омерзением привыкали к тому, что их теперь могут атаковать абсолютно внезапно, причем не только такие же смертные люди, но и драконы, призванные магами противной стороны! И что эти драконы, в отличие от людей, практически неуязвимые…

Когда безумие наконец-то закончилось (главным образом из-за полного истощения сил), взошедший на трон новый Правитель во всеуслышание поклялся никогда больше не допустить ничего подобного. А поскольку обескровленная страна, где почти нельзя было найти семьи, не потерявшей близких людей, жаждала мщения, он дал слово также найти и наказать виновных. И не потратил на это много времени: прежде всего под его карающую руку попали все наместники провинций, которых публично казнили на Торговой площади, забитой народом так, что яблоку негде было упасть. Ни мольбы о милосердии, ни обещания богатого откупа, ни личное поручительство остальных членов Тайного Совета, сопряженное с неприкрытой угрозой возмущения дворянства, вплоть до новой смуты, – ничто не поколебало Норманна, и единственная милость, которую он согласился оказать осужденным, состояла в том, что их обезглавили, а не повесили.

А через некоторое время такая же участь постигла и поручителей – не всех, конечно, а самых активных и непочтительных. И уже никто не посмел вступиться, тем более грозить возмущением и новой смутой… Все как-то сразу поняли, что этого Правителя лучше не сердить и что неприкасаемых в Империи не осталось.

А потом настал черед магов…

«Да, многие братья провинились и заслуживали суровой кары… Но как тяжело сознавать, что наряду с виновными пострадали совершенно безвинные!»

Человек, водрузивший в самый центр стола магический шар – так, чтобы отблеск от свечи падал точно на зеркало, – передернул могучими плечами, будто от холода, хотя в наглухо занавешенной и запертой комнате царила теплая духота.

Он снова увидел белое, без единой кровинки лицо матери и ее широко раскрытые от ужаса глаза, устремленные сквозь узкое зарешеченное оконце, больше напоминавшее щель, на середину внутреннего двора их родового замка. Там взбесившаяся толпа рвала на куски его деда, заглушая многоголосым хриплым ревом отдельные робкие попытки призвать к разуму: опомнитесь, что же вы творите, это же хороший господин, справедливый, мы от него ничего, кроме добра, не видели… Пусть маг, зла же не делал! В подобные минуты взывать к рассудку разошедшейся черни бессмысленно – это он в тот страшный день понял накрепко, на всю жизнь.

А также понял, что если бы его, шестилетнего, вместе с матерью не успели спрятать в крохотной потайной комнате, где они еле поместились, то и их постигла бы та же участь… И если