Костры на берегах - Андрей Леонидович Никитин

Пожалуй, ни одно из великих открытий прошлого не изменило столь радикально жизнь человека, как открытие железа и искусство его обработки. Иногда начинаешь даже думать: полно, да впрямь ли это железо так изменило человека? Может быть, наоборот — изменения, которые произошли с самим человеком и в самом человеке, подтолкнули его к открытию и освоению железа? Ведь само-то железо на первых порах встречается крайне редко. Это был, так сказать, железный век без железа: люди по-прежнему пользовались бронзовыми орудиями, а здесь, в нашей лесной полосе, как прежде, обходились каменными и костяными. И вдруг — полный переворот!

Прежние животноводы и охотники, долго не задерживавшиеся на одном месте, занимавшиеся земледелием от случая к случаю, в качестве сезонного огородничества, не привязанные к своим полям, вдруг разом оседают на земле, строят рубленные из бревен дома над поверхностью почвы, даже воздвигают укрупненные поселки. Именно от той поры остались нам валы городищ по берегам озер и крупных рек — городищ со сложной системой укреплений, подъездов, подступов.

Что вынудило человека прятаться за стенами, да еще так внезапно?

Здесь, в междуречье Оки и Волги, в костромском и ярославском Поволжье причиной строительства укреплений могло стать движение с востока, из-за Урала, иноязычных, финно-угорских племен охотников, осевших позднее на Средней Волге и по нижнему течению Оки до Рязани. К моменту их появления вся эта территория была уже плотно освоена индоевропейскими племенами земледельцев и животноводов, которым было что защищать от вторжения чужеземцев. Но волна укреплений катится и дальше на запад, до Атлантического океана, как будто бы что-то разом сдвинулось в умах людей, и, обретя этот «зловредный», по выражению латинского поэта, металл, они принялись со страстью уничтожать друг друга.

Но то лишь первое, что бросается в глаза. Вглядевшись, можно заметить, как в короткий миг истории, всего за два-три столетия, изменяются не только внешние отношения между людьми с разными языками и верованиями. Нет, присматриваясь к вещам того времени, можно видеть, что происходит как бы всеобщая стандартизация и унификация — быта, предметов, облика жизни, украшений, орудий труда. А вместе с тем и унификация человеческого общества. Теперь уже прежний индивидуум — удачливый охотник, знающий животновод, счастливый земледелец — теряется в коллективе, в обществе ему подобных, которое тоже строится по принципу всеобщей унификации: одного языка, одного диалекта, одной крови, одних убеждений, одних верований…

Личная свобода и независимость приносится в жертву свободе и независимости коллектива целого. Объединялись «во спасение»? Или «общность интересов» оказалась всего лишь уловкой истории, чтобы свести эти общины лоб в лоб, решая счеты уже не личные только, а национальные и расовые?

Что же в конечном счете произошло в умах обитателей Земли так быстро и так согласно? Или впрямь неожиданно сменилось пси-поле нашей планеты?

Да и нам, археологам, ничего хорошего эти черепки не сулят. Они были бы чрезвычайно интересны, если бы слой их был однороден, чист, а не лежал бы поверх и вперемешку с предшествующими слоями. «Визитная карточка», конечно, в некотором роде может рассматриваться как «документ», но не она определяет лицо и характер своего владельца. Вот и эти черепки — всего лишь своеобразный «сигнал» эпохи. Между тем мы уже знаем, что «текстильная» керамика появилась несколько раньше, чем само железо и последующие за ним укрепленные городища, зародившись как бы в недрах позднего бронзового века. И опять получается, что «нечто» — свое, особенное, не похожее на предыдущее, — появляется перед исследователем уже в совершенном, готовом виде, возникая как бы «из ничего». И проследить невидимую пуповину таинственного происхождения не удается…

Пока я отсыпался после работы и после обеда, Вадим и Толя занялись новой рыбалкой. Слепней они наловили много, благо те и возле дома нас не забывают, но труды друзей пропали даром. Язи категорически отказывались брать слепней с крючка, как бы тех им ни подносили: и опуская на дно, и поднимая к самой поверхности воды… Страшно было смотреть на волдыри моих помощников, когда они ввалились в дом и растянулись в изнеможении на койках.

— Ну, как язи?

— Хорошо язи живут, сытно, на слепней и глядеть не хотят…

— Пичужкин же говорил…

— Что твой Пичужкин?! Мы уж все ямы обшарили, все приманки перепробовали — не хотят! Одного даже видели: подошел, постоял, понюхал и домой пошел… Привет Пичужкину, говорит!

…Солнце укатилось за лес и горизонт, плавило высокие облачка и наливало небо на востоке лиловой зеленью. Тонкими робкими струйками из тростников пополз туман. Река казалась гладкой, обкатанной, и по этой глади плыли то белые точки упавших в воду поденок, то черточки травинок, то расходились круги от играющей на закате уклеи.

Мы сидели на обрыве возле ямы. На темной воде, над самой ямой, которая начиналась у наших ног, билась светлая бабочка. Она то замирала, то в отчаянии пыталась снова подняться с воды, но крылья ее намокали все больше, поверхностная пленка охватывала ее все крепче, и течение, покрутив над ямой, стало сносить бабочку вниз, к траве и перекату.

Внезапно в темной глубине ямы будто сверкнуло старое серебро, закрутилась воронка, к берегу пошли круги — и бабочки не стало.

— Он! — подавшись вперед, приглушенно воскликнул Вадим.

— Слепни есть? Попробуй-ка кинуть, — посоветовал я.

Толя достал из кармана джинсов спичечный коробок. Присмирев, в нем сидели два слепня.

— Только придави, чтобы не улетел.

Размахнувшись, Толя бросил слепня повыше омута. Слепень с тугим шлепком упал в воду, и течение, покружив его над ямой, прибило к берегу.

— А ну еще раз…

Теперь слепень попал на струю. Он плыл, вяло вздрагивая крыльями, и уже почти прошел всю яму, когда из глубины снова взметнулось тусклое серебро, слепня закружило водоворотом, и он исчез.

— Тюкалка! Перетяг! — воскликнули мы одновременно.

Времени до темноты оставалось мало. Лески двух спиннингов мы связали вместе. На середине, в полутора метрах один от другого, привязали метровые поводки с крупными крючками, нашли в углах окон еще трех забившихся слепней и, нацепив двух из них, бросились на берег.

Перетяг, тюкалка или макалка — в разных местах их называют по-разному — вещь одновременно простая и с выдумкой. С подобной снастью два человека могут облавливать любое место реки, забрасывая наживку в нужное место с точностью почти до сантиметра. Лучше всего, когда один берег реки оказывается выше другого. Один из рыболовов остается на одном берегу, второй — перебирается на противоположный берег. Тот, кто стоит выше, подводит наживку к нужному месту, управляя насадками с помощью катушки спиннинга. Его партнер при этом должен