Время действовать - Буби Сурандер

— Ну!

— Никакой истины не существует. Есть только различные толкования того, что произошло. То толкование, которое подходит самым сильным и влиятельным, становится в конце концов общепринятым. Всегда в конце концов.

Он достал из кармана пачку сигарет. Движения были сердитые, порывистые.

— Тарн, успокойся.

— Знаешь, что такое истина в «Утренней газете»? — Он наставил на меня сигарету. — Так вот, это все, что подтверждает предрассудки читателей. Все, что дает этим чертям утешение. Все, что убаюкивает их, внушая ощущение безопасности. Все, что обеспечивает им алиби в ситуации, когда они пальцем о палец не ударили, чтобы как-то улучшить эту самую ситуацию. Вот это и есть истина в «Утренней газете». Это называется объективной журналистикой, беспристрастной, нейтральной, деловой журналистикой.

— Успокойся, — снова сказал я.

Но я знал, что именно его злит. Завтра я буду читать в «Утренней газете» то, что он напишет, читать и смеяться. Это его и злит.

— Тетушкина журналистика! — уже кричал он, перекрывая сирены. — Низкая интеллектуальная, но высокая каудальная мобильность!

— Что такое каудальная?

— Это из латыни, — отрезал Тарн. — Кауда означает хвост.

Они подъехали и поднялись на бугор — впереди полицейские, за ними «скорая» из аэропорта. Полицейская машина ехала по гравию медленно и остановилась, уступая место «скорой помощи». Двое полицейских вылезли из автомобиля.

Оба в черных кожаных куртках, в черных перчатках. На лицах профессиональное выражение — мрачная серьезность и полное отсутствие интереса к чему бы то ни было. Они думают, что это внушает уважение.

Пистолеты свои они держали наготове.

— Боже милостивый, — сказал я.

Зверь громко рассмеялся. Зубы вызывающе сверкали в черной бороде. Кнаппен ухмыльнулся и поднял камеру.

Тарн направился к обоим полицейским. Он указал на ирландца:

— Этот человек ранен...

— Стой! Не двигаться!

На Тарна нацелились два пистолета. Он растерянно остановился и медленно поднял руки.

— Но я журналист из «Утренней газеты»...

— Насрать нам на это, будь ты хоть сам Бог-отец. Не двигаться!

Это крикнул старший из полицейских, тот, у которого на кожаной куртке больше знаков различия. Высокого роста, с широким лицом, тонкими губами и маленькими глазками.

«Скорая помощь» остановилась. Два одетых в белое парня не решались выйти наружу.

— Не смешите людей, — сказал Тарн. — Забирайте двух задержанных грабителей. Того, что лежит, надо отправить в больницу.

Большой полицейский подошел вплотную к Тарну. Свой пистолет он держал дулом вверх.

— Заткнись, — негромко сказал он. — Никакие журналисты-сволочи тут командовать не будут. — И вдруг улыбнулся: — Кстати, от тебя пахнет алкоголем.

Тарн подобрал губы. Я видел, что Кнаппен все еще снимает.

Большой полицейский медленно обернулся.

— Так, — сказал он, осознавая ситуацию. И указал пистолетом на Зверя: — А что тут делает этот?

Я уже не мог сдерживаться.

— Ты хочешь сказать — этот черномазый?

Зверь захохотал, широко и весело.

Внезапно второй полицейский вскрикнул:

— Он вооружен!

Оба пистолета уставились на Зверя. Большой полицейский рухнул на корточки. Второй укрылся за автомобилем.

— Не двигайся, Зверь! — сказал я. — Стой совершенно спокойно. Эти бабы начнут стрелять, если ты хотя бы моргнешь.

Большой полицейский повернул голову и посмотрел на меня долгим взглядом. Зверь пожал плечами, улыбаясь, и медленно поднял руки вверх.

— Ты, заткнись, — сказал мне большой полицейский.

— Это не тебе решать, — сказал я.

Он неуклюже поднялся и направился к Зверю. Обошел вокруг него, протянул руку и вытащил большой браунинг. Не торопясь, засунул его в карман, а потом и свое оружие в кобуру. А затем вытащил дубинку и замахнулся.

— Зверь! — закричал я. Но и камеру успел поднять.

У большого полицейского не было ни малейшего шанса. Дубинка рассекла воздух. Зверь пригнулся, расставив ноги, ухватил его за штанину у щиколотки.

Полицейский грохнулся о землю так, что у него перехватило дыхание.

Я обежал полицейскую машину и встал перед вторым.

— А ну, убери пистолет, — сказал я. — Спрячь его, быстро!

Тарн в развевающемся плаще промелькнул позади меня. Он втиснулся между Зверем и большим полицейским.

— Кончай свои штучки, — сказал он блюстителю порядка. — Немедленно. Или вылетишь из полиции, не позднее чем через полгода, я тебе это обещаю.

Кнаппен снимал сразу несколькими аппаратами. Я осклабился и тоже снял всю эту сцену. На дороге послышались новые сирены.

— Наконец-то, — сказал Янне. — Теперь, может, явится настоящая полиция.

Дождь выплескивался из водосточных труб старого дома Джоан Боммер. Я глядел на это, сидя у окна на кухне, полусонный от усталости и виски, что стояло передо мной.

Зверь улыбался — в улыбке участвовали и белые зубы, и его живые глаза. Он улыбался все время, когда в кухне была Кристина Боммер. Выглядел он как пират — пластырь у одного глаза, свежие синяки и нахальная улыбка.

— Ну и судьба! — спокойно сказала Джоан Боммер. — Погибнуть от руки какого-то помешавшегося на убийствах ирландца.

Она сидела прямо и аккуратно на своем хрупком стуле. Дым ее сигареты, колеблясь, уходил к потолку.

— Такое могло бы случиться у меня дома, на Энглси, в Англии. — Она чуть улыбнулась. — Но не в Таллькруген.

Кристина Боммер раздраженно грохотала чашками и тарелками, убирая со стола.

— Я считаю, что вы все равно должны заявить в полицию, — громко сказала она.

Она была так непохожа на свою невозмутимую, добрую маму. Я пощупал пальцами свои губы — они распухли, но уже по-новому.

— Понимаешь, нам накостыляли по дороге в полицейский участок, — сказал я. — Мы бы, может, и написали заявление, если бы Тарн нас поддержал. А он говорил, что так нам, мол, и надо.

Зверь пожал плечами, по-прежнему улыбаясь. Его глаза сияли жизнью и радостью.

— Не играет никакой рояли, — заявил он.

— Слушай, хватит этих выдумок, — предупредил я. — Люди говорят «роли».

Джоан Боммер вздохнула. Она медленно погладила свои седые волосы, неторопливо поправила какой-то локон. До слез все же было явно недалеко.

— Ну, нам пора уходить, — сказал я.

Она вежливо улыбнулась:

— Уже поздно. Вы можете сегодня переночевать здесь.

Кристина Боммер у мойки загрохотала посудой, как злая непогода с громом и молнией.

— Но, darling...

— Мама, ты же слышала, они хотят уходить!

Я поднялся.

Зверь осторожно соскользнул со стула, озадаченный и удивленный. Я поклонился Джоан Боммер, а Зверь легонько поцеловал ее в обе щеки. Мы вышли из кухни на веранду, где дождь колотил по железной крыше.

Кристина Боммер вышла вслед за нами, с кухонным полотенцем в руках. Она прикрыла дверь и яростно обернулась ко мне.

— Я тебе не давала никаких полномочий вершить какое-то там самовольное правосудие! — рявкнула она.

Я пригнулся и поджал больные губы, чтобы не отвечать ничего.

— Ты сделал этого несчастного человека инвалидом! Ты искалечил его жизнь! Ты его кастрировал и самодовольно считаешь, что действовал правильно!

Полотенце взлетело к ее лицу — она вытирала слезы, катившиеся по красным от злости щекам.

— Так вот знай, — громко и с расстановкой сказала она. — Я тебе никаких полномочий не давала. Я в такие игры не играю. Помни об этом, когда будешь хвастаться своей ловкостью.

Зверь смотрел на меня, разинув рот. Он просто не знал, что делать. Таким я видел его впервые.

— Ты такое же животное, как и они, — она почти кричала. — Как и тот, и полицейские, про которых ты думаешь, что с ними борешься. Ты такой же — бесчувственный, холодный и ограниченный.

Она заплакала, уткнув лицо в полотенце. Зверь посмотрел на меня.

— Так уж получилось, — сказал я. — Такая уж у меня получилась жизнь.

Но она меня не слышала. Она плакала вовсю.

— Важно не то, кто ты такой, — сказал я. — Важно — на чьей ты стороне.

Она мотнула головой, рыдая от бессилия. Не обо мне она плакала. Она плакала о своем отце. Умереть можно очень по-разному, но результат всегда один. Но такая смерть, как у Юлле, — это мерзость, ведь такая смерть показывает, как ничтожно мало стоит жизнь человека.

Зверь поморщился с неудовольствием.

— Consolala, — сказал я ему.

Да, это утешение ей сейчас было необходимо.

Закрывая за собой дверь и выходя под дождь, я видел, как он обнимает ее, гладит волосы, что-то говорит.

Я медленно пошел к машине. Дождь был холодный, и мои волосы быстро намокли, я чувствовал, как вода течет за воротник, но только тряс головой и зажмуривался.

Ждать Зверя пришлось долго. Он прибежал, делая большие прыжки через лужи.