Эра Меркурия. Евреи в современном мире - Юрий Слёзкин

 Не может быть иначе. Все мы, хотим или не хотим, ежедневно подновляем эту связь. Деградировавший русский, в каком-нибудь отчаянном бистро, «гордится» перед апашем-французом русской vodka. А что, это он ее, водку, делал?! Нет, не он, и не отец его, и не дед, и не седьмая вода на киселе, и даже не знакомый какой-нибудь; ее, водку, выдумали какие-то русские, о которых «гордящийся» понятия никакого не имеет. Чего же он-то гордится? — «Вот странно! Да ведь я тоже русский, diable!» Этим все сказано: и французский апаш не оспаривает у русского его права гордиться la vodka, ибо он согласен: каждый русский имеет право гордиться тем, что сделано каким бы то ни было русским.

 Это что обозначает? Это обозначает, что все русские, хотят они этого или не хотят, связаны между собою нитями невидимыми, но крепкими; ибо эти нити имеют всеобщее, мировое признание и санкцию.

 Деградировавший русский гордится водкой. Другие гордятся Толстым, Достоевским и Рахманиновым. «Гордятся и имеют на это право». Но если принадлежность к нации дарует гордость, она должна — по той же самой причине — накладывать ответственность. Гордиться Толстым, согласно Шульгину, значит нести на себе вину за Распутина и за большевизм.

 Шульгинский список русских преступлений ограничивается Распутиным и большевизмом, из чего, по-видимому, следует, что русским, кроме как перед самими собой, извиняться не перед кем. С евреями дело обстоит по-другому. Поскольку большинство жертв Красного террора — русские, а многие главные его исполнители (особенно в родном городе Шульгина, Киеве, в 1919 году) — евреи, все евреи обязаны принести всем русским формальное покаяние. Как писал Шульгин 8 октября 1919-го в своей газете «Киевлянин» — в разгар жестокого погрома (и потому не без оттенка шантажа), поймут ли они, что им надо сделать сейчас? Будут ли во всех еврейских синагогах всенародно прокляты все те евреи, которые приложили руку к смуте? Отречется ли толща еврейского населения с той же страстностью, с какой она нападала на старый режим, от созидателей «нового»? Будет ли еврейство, бия себя в грудь и посыпая пеплом главу, всенародно каяться в том, что сыны Израиля приняли такое роковое участие в большевистском бесновании?

 И если не поймут и не покаются, если скажут, что, в конце концов, евреи как народ не устраивали русскую революцию и не должны отвечать за отдельных еврейских большевиков, тогда ответ должен быть таким:

 Ладно, в таком случае мы тоже не устраивали погромов; громили евреев какие-то личности, с которыми мы ничего общего не имеем, — петлюровцы, осетины и, кроме них, еще какие-то отбросы. Мы на них не можем влиять. Сами же, персонально, мы не громили, а удерживали от погромов... Если евреи, все в целом, не признают себя виновными в социальной революции, то и русские, во всей совокупности, не признают себя виновными в еврейских погромах...

 Несколько русских интеллигентов еврейского происхождения признали себя виновными. В сборнике «Россия и евреи», опубликованном в 1923 году в Берлине, они призвали «евреев всех стран» противиться большевизму и принять на себя «горький грех» еврейского соучастия в его преступлениях. По словам М. Бикермана, «нечего и оговаривать, что не все евреи — большевики и не все большевики — евреи, но не приходится теперь также долго доказывать непомерное и непомерно-рьяное участие евреев в истязании полуживой России большевиками». Да, евреи претерпели от погромов непомерные страдания, но разве сама революция не есть «всеобщий погром»? «Или обречь на истребление целый класс общественный... это — революция, а убивать и грабить евреев — это погром? Почему такая честь Марксу и его последователям?» И зачем бесконечно твердить «о зле, всегда от других исходящем и на нас направляющемся»? В конце концов, то были совсем другие евреи. Согласно Г. А. Ландау, поразило нас то, чего мы всего менее ожидали встретить в еврейской среде — жестокость, садизм, насильничание, казалось чуждое народу, далекому от физической воинственной жизни; вчера еще не умевшие владеть ружьем, сегодня оказались среди палачествующих головорезов.

 Я. А. Бромберг — евразиец, не участвовавший в сборнике «Россия и евреи», но разделявший его цели, доводы и пророческий слог, — посвятил самые страстные страницы своей книги «Запад, Россия и еврейство» этому поразительному превращению меркурианцев в аполлонийцев. «Автор не может не припомнить... своего изумления, граничившего с потрясением, испытанного им в первый раз при виде солдата-еврея в составе комиссарского синклита, перед который он, будучи в плену у только что захвативших власть большевиков, был пригнан на один из бессмысленно-мучительных допросов». Многолетний борец с «правовым ущемлением» обратился в тирана, пользующегося «средствами, по своей самодурской крутости и деспотическому произволу ранее неслыханными»; «смирный и безответный тихоня» встал «во главе самых отъявленных хулиганских банд»; принципиальный гуманист «расточает... принудительные работы и "высшие меры"... за... "экономический шпионаж" и т.п. фантастические преступления»; «присяжный пацифист, пуще огня боявшийся военной службы» стал «командовать крупными военными единицами»; и, что самое поразительное, некогда убежденный и безусловный противник смертной казни не только за политические преступления, но и за тягчайшие уголовные деяния, не терпевший, что называется, вида зарезанного цыпленка, — превратившись наружно в человека в коже и с наганом, а в сущности потеряв всякий человеческий образ, смешавшись с толпой других ревнителей и профессионалов «революционного правосудия», выходцев из более молодых и более жестокосердых наций, точно, хладнокровно и деловито, как статистику, ведет кровавые синодики очередных жертв революционного Молоха, или стоит в подвале Чеки на «кровавой, но почетной, революционной работе».

 Позиция авторов сборника по вопросу о еврейской «коллективной ответственности» (термин Ландау) ничем не отличалась от позиции Шульгина. Ввиду того, что Бромберг назвал «старой страстью периферии к выискиванию и превознесению евреев, прославившихся на разных поприщах культурной деятельности», и в особенности ввиду «беззастенчивой кампании, ведущейся вокруг имени Эйнштейна», не оставалось ничего иного, как объявить своими и палачей. По словам Д. С. Пасманика, «ответственно ли еврейство за Троцких? Несомненно. Как раз национальные евреи не отказываются не только от Эйнштейнов и Эрлихов, но и от крещеных Берне и Гейне. Но в таком случае они не имеют права отрекаться от Троцкого и Зиновьева... Это значит напомнить польским лицемерам, устраивающим погромы из-за расстрела Будкевича, что во главе большевистской инквизиции — Чека — стоит чистокровный поляк Дзержинский, напомнить латышам, что они сыграли в советской России самую позорную роль кровожадных палачей — вместе с китайцами. Одним словом, мы честно признаем нашу долю ответственности».

 Позиция эта оказалась непопулярной (хотя и не вполне бесплодной). Она оказалась непопулярной, поскольку подразумевала, что каждому есть в чем виниться, но не предлагала универсальной меры виновности; поскольку «честное признание» казалось невозможным без всеобщего отказа от лицемерия; поскольку ни Шульгин, ни «латыши» не спешили исполнять свою часть покаянного действа; поскольку погромы были специфически антиеврейскими, тогда как большевистский террор — гибко антибуржуазным; поскольку через десять лет к власти в Германии придут нацисты; и поскольку национальные каноны образуются не из «особых, поразительных или замечательных» деяний (как полагает Ян Т. Гросс), а из вызывающих гордость и умаляющих стыд сказаний о триумфах, утратах и жертвоприношениях. И поскольку, наконец, нации не имеют возможности искупить свою вину. Язык Бикермана и его единомышленников есть христианский язык греха, раскаяния и покаяния, обращенный к смертным обладателям бессмертных душ. Люди, образующие нацию, могут испытывать стыд, но нации как таковые не в состоянии пойти к исповеди, совершить покаяние и предстать перед творцом своим. Требования национального покаяния не могут быть исполнены, потому что не существует законного источника искупительной епитимьи, утвержденного кворума кающихся грешников и общепризнанного авторитета, способного судить об искренности раскаяния.

 Гораздо более популярным среди еврейских противников большевизма (и многих будущих историков) был тезис о том, что большевики еврейского происхождения не являются евреями. Еврейство, утверждали они (радикально отмежевываясь от традиционного взгляда), не наследуется, но свободно принимается — и потому может быть так же свободно отвергнуто. Евреи — не избранный народ; евреи — народ, избравший для себя еврейскую судьбу. Для некоторых этот выбор подразумевал соблюдение религиозных предписаний, для других («светских евреев») он сводился к определенной политической (нравственной) позиции. Симон Дубнов отказывал еврейским большевикам в праве называться евреями, а сионистская газета «Тогблат» писала, в духе большевизма, что только лица, официально назначенные национальными партиями, могут рассматриваться в качестве подлинных представителей еврейских масс. Этот взгляд разделяли и многие русские националисты: русские большевики не могут быть русскими, потому что их ясно провозглашенной целью является уничтожение русского государства, русских церквей, русской культуры и русского крестьянства (т.е. «русского народа»). А если они не русские, значит, скореевсего, евреи.