Мгновения. Рассказы (сборник) - Юрий Бондарев

– Москвичка! – с одобрительной усмешкой сказал Банников и, вопросительно скосившись на Сергея, медленно добавил: – Э, парняга, парняга, плохие твои дела, брат!.. А ведь она не к тебе приходила! Не понял?

Сергей в растерянности стоял посреди комнаты, чувствуя на себе испытующее внимание, потом бросил веник, сел на кровать, произнес сдавленным голосом:

– Ну и что ж!..

– Скажи на милость! – неопределенно воскликнул Абашикян.

Тогда Банников положил ноги на спинку кровати и, дотягиваясь крепким мускулистым телом, сказал:

– Слушай, Сержик… Крутит она тобой и так и эдак. А сама… это самое… чуешь? Щекотливая женщина!

Он так произнес «щекотливая женщина», что был ясен порочно открытый намек на их тайную близость, и Сергей вскочил, крикнул вызывающе:

– Не… не смей так говорить! Слышишь? Иначе…

– А что иначе? – Банников, зевая, поморщился. – Брось. У тебя еще слабые бицепсы, Сержик!

– А ну, – подал голос Сивошапка со своей койки. – Не тронь хлопчика, Банников! Это его личное дело!

…Однажды поздней осенью Сергею запорошило глаза пылью породы, он не мог работать. Со злым чувством бессилия стоял на склоне обрыва, слезы текли по щекам, и тут Банников, этот многоопытный, постоянно уверенный в себе парень, подойдя к нему с совком на плече, посоветовал сочувственно:

– Слушай, Сержик, что ты мучаешься? Зайди-ка к Лидии Александровне. Она незаменимая мастерица вытаскивать соринки. Тонкие женские пальчики… Абсолютно гарантировано.

Когда Сергей вошел, Лидия Александровна сидела за столом, наклонив лицо, – каштановые волосы касались щеки – и в лупу рассматривала кусочек породы. Она подняла голову, спросила с улыбкой:

– Принесли новые образцы?

Сергей сконфуженно объяснил, в чем дело.

– Ах вон что! – Она изумилась. – Ну садитесь, Сережа, так и быть. Постараюсь вам заменить врача.

Она вымыла руки, взяла кусочек ватки и, положив ладонь на его голову, негромко-ласково приказала ему:

– Смотрите на меня. Нет, не в сторону. На меня смотрите. Мне в глаза. Ну!

Он увидел перед собой ее улыбающиеся губы – они приближались к его лицу, – и эта улыбка все нежно дрожала в уголках Лидиного рта, влажно блестели белые зубы, когда она пальцами притронулась к его векам. Ему больно было смотреть на ее зубы, и он зажмурился, дернулся на стуле.

– Сережа, смотрите мне в лицо. Экий вы!.. – повторила она и засмеялась. Он открыл глаза, его взгляд неуверенно коснулся темной глубины ее зрачков, и он внезапно задохнулся от волнения, громко сглотнул, слыша этот отвратительный щелчок в горле. Она спросила, высоко подняв брови:

– Вам больно? Бе-едненький, – и вытерла его лоб ватой.

– Нет… Ни капли… – прошептал Сергей.

– Ну вот и все, – сказала она со вздохом. – Соринки были по всему глазу. Едва не выдернула все ваши длинные ресницы. Зачем у вас такие длинные ресницы? Мужчине ни к чему.

Сергей поднялся, потный, не зная, куда девать руки, стал мять кепку, пробормотал:

– Спасибо. По гроб жизни вам благодарен, спасибо…

– О, пожалуйста! Не за что! – шутливо воскликнула Лида. – Так, значит, вас Банников послал? Знаете, Сережа, заходите ко мне. Я слышала, вы любите читать. У меня маленькая библиотечка. Буду рада вас видеть.

И он, не ответив, вышел от нее, повторяя про себя: «По гроб жизни вам благодарен». Он готов был ударить себя, вспоминая эти слова: нужно же было сказать такую глупость! Дурак – и больше ничего!

После того дня он стал заходить к Лидии Александровне. Его тянуло по вечерам в ее чистенькую, маленькую комнатку с всегда опрятными и белыми занавесками на окнах, с прохладой вымытого деревянного пола. Керны, образцы, куски породы аккуратно лежали на столе, незнакомо и сладковато пахло духами, веяло покоем, непорочно секретным миром, в котором жила она. Сама Лида в спортивной безрукавке, натянутой на ее острой груди, встречала его очень приветливо, улыбаясь ему радостной улыбкой, и крепко, не по-женски пожимала его руку: «А, Сережа, проходи, проходи».

Однако было ему неприятно и странно то, что Банников иногда сидел тут же; сквозь дымок папиросы с любопытством поглядывал на Сергея, как бы следил за его неловкостью, за его скованными движениями, и барабанил пальцами по коробке папирос; всегда бледное лицо его было внимательно-спокойным. Он говорил:

– Садись, Сержик, потолкуем за жизнь. Лида любит слушать спор двух мужчин. Я прав, Лидия Александровна?

– Что ж, я готова, – почему-то хмурясь, говорила она.

Но однажды, выходя от нее, не успев закрыть дверь, он услышал, как она со слезами в голосе крикнула Банникову:

– Какой вы мужчина? Вот Сергей – это мужчина. Люди с такими глазами добиваются чего хотят. А вы? Что вы?.. Молодой старик!

– А может быть, вы перестанете, Лидочка, – сдержанно ответил Банников, – вообще… говорить обо мне то, что вам кажется? Зачем громкие слова?

– Нет, не перестану!

– Лидочка, чего вы хотите?

– Я от вас ничего не хочу! Идите! И не простудитесь по дороге. Спокойной вам ночи, да попросите хозяйку, чтоб пожарче натопила печку! И советую купить перину… И говорить пошлости этой перине!

Услышав это, Сергей почувствовал смутную радость, и радость эта была точно ворованной, тайной, в которой он мог признаться только самому себе.

Через два дня после ее прихода Сивошапка в интересах мужского самолюбия объявил внеочередной аврал, и относительный порядок в комнате был все же наведен. Банников спокойно заявил по этому поводу.

– Женщины – это лобное место времен боярской думы. Нет, никогда не женись, Сережа. – И с преувеличенной веселостью добавил: – Женщина – кресало, мужчина – кремень. Кресало о кремень – искра. И все к черту! Вся жизнь! Понял?

– Зачем голову морочишь человеку? – возмутился Абашикян. – Врет, понимаешь, до последней капли крови! У каждого голова на плечах. Эх, какую вчера картину в клубе показывали, а? «Ромео и Джульетта». Как люди любили! Видел картину или нет?

– Видел. Чепуха. Агитация за любовь, – махнул рукой Банников.

– Яка така агитация? – не понял Сивошапка. – Кто кого агитировал? Га?

В это время Сергей сидел на своей кровати, настороженно поглядывал на ходики. Они висели над изголовьем Абашикяна, были его единственно примечательной собственностью. Старые эти ходики, как было хорошо известно всем, имели свою историю: Абашикян с непоколебимостью утверждал, что они спасли ему жизнь. Раз – это было три года назад – он один заночевал в зимовье и, по обыкновению, повесил их над головой: он всегда должен был знать точное время. На рассвете к зимовью подошел медведь и согласно доказательствам Абашикяна начал яростно грызть дверь. От ужасающего его рыканья гиря часов внезапно оборвалась и крепко ударила сонного Абашикяна по голове. Он вскочил, сразу понял, что его посетил «амикан-дедушка», и, раскрыв дверь, начал палить из двустволки, убив таким образом невероятных размеров медведя-шатуна. Банников хохотал, слушая этот рассказ, однако Абашикян, горячась и возмущаясь неверию, обижался, и порой дело доходило до ссор.

– Они исправны? – вдруг тихо сказал Сергей. – Стрелки, кажется, задевают…

Все повернулись, внимательно поглядели на него.

– Что? – сейчас же обиделся Абашикян. – Замечательные ходики. Минута в минуту. «Неисправны!» Несерьезно заявляешь.

– Свидание чи що? – попытался уточнить Сивошапка. – Давай, хлопчик, чеши…

– Нет, – ответил Сергей вполголоса. – В Косую падь за образцами идем. Через полчаса…

– Эх, Сержик, Сержик, ни черта ты не понимаешь. – Банников усмехнулся, сейчас же встал, оделся и вышел, хлопнув дверью.

Сергей пунцово покраснел, долго сидел не шевелясь, зажав руки коленями. Потом, скрипя в тишине лыжными ботинками, осторожно двинулся к выходу, чувствуя, как Сивошапка и Абашикян смотрят в спину ему.

Стоял скованный скрипучим морозом вечер. За тайгой широко стекленел, потухал огненно-малиновый закат. В стылом, холодеющем воздухе тек, разносился горьковатый запах дыма: в деревне к ночи топили печи. Над крышей Лидиного дома уже вставал, окутываясь дымком из трубы, прозрачный, как льдинка, месяц.

Как только Сергей вошел, в хозяйской половине пахнуло огнем, красные отблески печи дрожали на цветной занавеси, задернутой над дверью в ее комнатку. Там было тихо. Выйдя навстречу, высокая и широкоплечая хозяйка, вытирая передником распаренное лицо, спросила Сергея:

– Ты чего это, молодец, как жених стоишь? Или, думаешь, синица ждать будет, пока ее ладонью прихлопнешь? Нету Лидии Александровны, ушла. Нету…

– Как ушла? – растерянно выговорил Сергей. – Куда?

– Сначала все по комнате шагала, ходила. А пришел этот… Банников. Ну она шибко ругалась с ним, а потом смеялась, чисто колокольчик. На лыжах пошли. Эх, парень, чего ты?..

Сергей, ни слова не сказав, повернулся, с какой-то робостью вышагнул из избы, медленно сошел с крыльца. Две свежие лыжни уходили от избы, виднелись рядом, вдоль дороги, терялись в синеющей глубине улицы; там на окраине визгливо лаяли собаки.