Меншиков - Александр Соколов

— Вот уж пути-то господни неисповедимы. Александр Данилович! Ей-ей, сие для меня как гром среди ясного неба!

— Да и для государя тоже, поди, — раздельно вымолвил Меншиков.

Подозвал полковника Анненкова, — его полк был размещен в батуринском подворье и считался состоящим в охране гетманской резиденции.

— Скачи! — махнул рукой Александр Данилович в стоpoну замка. — Узнай, что стряслось? Как сами они объяснят?

И Анненков поскакал.

— Что сие означает? — кричал он, подскакав почти вплотную к стенам замка. — Чего ради так укрепились да заперлись, как против врагов? Почему не отворяете ворот, не впускаете в город?

Со стен отвечали:

— Гетман не приказал никого впускать из российских людей.

— А где же сам гетман?! — выкрикивал Анненков, тотчас поняв, что в этом деле нечисто все до конца.

— Уехал в Короп. — отвечали со стен. — Оттуда он отправится к царскому войску. Жаловаться!.. От москалей разорение украинским людям! Немало городов и сел от них пропали вконец!..

Эти выкрики окончательно утвердили Анненкова в его предположении.

— Теперь, друг великий, — говорил Меншиков. выслушав доклад Анненкова и обращаясь к Голицыну, — ясно как день, что Мазепа к шведам отъехал… И как это получилось, что мы проморгали?

— Да ведь как, — подняв брови, пожимал плечами Голицын. — Сам знаешь. Александр Данилович, как в него верили все.

— Н-да-а… Это верно.

Петр в это время с главными силами армии сторожил движение неприятеля в местечке Погребках, на Десне.

«За истинно мы признаем, что, конечно, он изменил и поехал до короля шведского, — донес ему Меншиков о бегстве Мазепы, — и так о нем иначе рассуждать не извольте».

Несказанно поразила эта новость Петра. «Мы получили письмо ваше. — ответил он Меншикову. — о нечаянном никогда злом случае измены гетманской с великим удивлением».

Но удивление удивлением, а дело делом, и Петр, столкнувшись с повой противостоящей ему темной силой, развивает исключительную энергию, дабы «тому злу забежать» — не допустить «казачеству переправляться через реку Десну по прелести гетманской», отвратить от гетмана украинский народ. Он немедля извещает Украину и всю Россию об измене Мазепы, приглашает старшину и представителей рядовых казаков, крестьян поспешить в Глухов для избрания нового гетмана: обещает прощение тем из ушедших к шведам казаков, которые добровольно возвратятся; подтверждает все старинные вольности Украины; представляет Мазепу заклятым врагом Отечества и народа; чучело Мазепы вздергивается палачом на виселицу; духовенство предает изменника церковному проклятию.

На военном совете в Погребках, 30 октября, было решено: Батурин взять и, в случае злого сопротивления, истребить этот главный притон изменников, чтобы «и прах сего гнезда предателей был развеян ветрами».

Взять Батурин было поручено Меншикову.

Ранее Меншикова прибыл к Батурину Дмитрий Михайлович Голицын. По приезде он отправил в замок царский указ, предписывающий немедленно сдать город.

Запершиеся в замке старшины ответили:

«Без нового гетмана мы не пустим в замок московских людей, а гетмана выбрать надлежит общими вольными голосами; теперь же, когда швед стоит в нашей земле, невозможно выбрать нового гетмана».

«Спешите с войском своим к Батурину, дабы не попался он в московские руки», — взывал Мазепа к Ивану Скоропадскому, полковнику стародубскому. надеясь поднять его против Петра. Скоропадский, однако, и не думал спешить к Батурину; к Батурину спешил Меншиков: к Батурину спешил и Мазепа вместе с армией Карла.

Кто раньше — Меншиков ли сломит сопротивление предателей, засевших в Батурине, или Мазепа при помощи шведов вызволит своих приспешников, предателей родины?..

Это волновало Петра. И как волновало!..

«Сего моменту, — пишет он Меншикову 31 октября, — получил я ведомость, что неприятель встал у реки Десны на батуринском тракте, и для того изволь не мешкать».

На другой день он шлет новое письмо:

«Когда сие письмо получишь, тогда тотчас, оставя караулы довольные, поди к тому месту, где ныне неприятель мост делает».

В тот же день тревожное письмо из Субачева: «Объявляем вам, что нерадением генерал-майора Гордона шведы перешли сюды, и того ради извольте быть опасны, понеже мы будем отступать к Глухову; того ради ежели сей ночи к утру или поутру совершить возможно взятие Батурина, с помощью божией оканчивайте; ежели же невозможно, то лучше покинуть, ибо неприятель перебирается в четырех милях от Батурина».

Минул день, и Петр снова предупреждает Меншикова: «Паки подтверждаю, что шведы перешли на сю сторону реки, и хотя наши крепко держали и трижды их сбивали, однако за неудобностью места сдержать не могли… Того для извольте быть опасны».

Вслед за тем другое письмо:

«Сей день и будущая ночь вам еще возможно трудиться там, а далее завтрашнего утра вам оставаться опасно».

Эту обстановку и учитывали, видимо, осажденные, когда затягивали переговоры о сдаче. Но Данилыч время не упустил. Кто-кто, а он-то недостатком оперативности не страдал… Прибыв под Батурин в полдень 31 октября, он тотчас, отряжает в замок сотника Андрея Марковича, наказан ему: выведать, собирается ли казачья старшина сдаваться или будет в измене стоять до последнего.

— Время не ждет, — наставлял Александр Данилович сотника. — Ты узнай, если между ними, — помотал ладонью около носа, — разброд, шат какой есть, — говори. Нет — обратно сюда. Тогда будем крушить их воровское гнездо. На то напирай, что в песок изотрем, ежели не откроют ворота. Крови жалко, мол, православной, князь говорит. В этом, мол, дело, казаки… подумайте.

— Все понятно, — щелкнул каблуками Маркович.

— Тогда — с богом. Скачи.

Марковича втащили по веревке на крепостную стену, и там сразу обступили его сивоусые батьки казаки. Толпа собралась большая, все галдели, размахивали руками, поносили Голицына, Меншикова, — знали откуда-то, что и он прибыл под стены Батурина, ругали на чем свет стоит и своих казацких старшин, что не пошли за Мазепой, его, Марковича, тоже костерили нещадно, пиная в спину, в бока…

Расталкивая стариков, протискался к Марковичу и сам Чечел. Кирпично-красный цвет лица — первое, что бросалось в глаза, когда этот небольшого роста, плотный, рыжевато-русый полковник, самый что ни на есть батуринский коновод, подскочил вплотную к Марковичу. Ухватив его за рукав, он сразу завопил, наливаясь густой сизой кровью:

— Кто тебя к нам прислал?! Меншиков?! Да кто он такой?! Он нас изменниками считает! Врагами церкви и Украины! Сам он сволота! Да! Сам он вор проходимец! Он враг Украины, не мы!.. Или кто из старшины казацкой пироги продавал?! Или у кого из нас батька конюхом был?! Быдло! Ворюга!.. Сколько у него деньжищ-то в его сундуках! Награбил!.. А у нас? И всех-то денег похоронить не хватит! А почему? Кто он такой? — тряхнул Марковича за плечо. — Кто он такой, спрашиваю я тебя, чтобы нами помыкать, на колени ставить казацкое войско?!

Остальные горлопаны притихли. Молчал и Маркович, всматриваясь в стоявших поодаль с довольно безнадежным и унылым видом казаков.

— Пойдем, — прохрипел Чечел, сбычившись, схватил Марковича за руку, потащил.

В просторной горнице гетманских покоев, куда привел его Чечел, сидели, — это Маркович тогда крепко запомнил: арматный эсаул Кенигсен, правая рука Мазепы, служилый из немцев; Леон Герцик — бывший полтавский полковник; генеральный эсаул Гамалея; реент — делопроизводитель — Мазепиной канцелярии; батуринский сотник и батуринский городничий. В их присутствии Чечел сразу сжался, притих. Маркович понял, что там, наверху, Чечел, этот верткий холуй, изображая возмущение и будто выходя из себя, нарочито орал, больше для показа казакам: де само слово «измена» вызывает в нем, человеке «простом, прямодушном, что называется душа нараспашку», приступы бешенства, — представлялся, рыжая псина, а тут, видать, горлом-то брать не приходится, тут своя шайка, знают друг друга насквозь.

— За чем припожаловал, говори, — процедил Кенигсен, дергая тонкой, длинной шеей с большим кадыком.

— Гетман ваш изменил, — начал Маркович. — отошел к неприятелю. Вы же верные подданные государя, а князь Меншиков его генерал, как же можно вам перед ним затворяться?

— Не смеем никого впускать без региментарского приказания, — отвечал немец, скаля длинные желтые зубы. — А что гетман изменил, отъехал на шведскую сторону. — глаза его обежали всех сидящих справа налево. — что он не с нами, тому мы не верим.

Он мог бы этого и не говорить. Со стороны было видно, что этот осторожный, но все же попавший-таки в западню осмотрительный хищник из тех, кто привык спокойно и холодно обдумывать каждый свой шаг, взвешивать всякое слово, и его недальновидные, торопливые соумышленники явно лгут. Конечно же, они изменили и теперь ведут счет времени с того дня и часа, когда гетман Мазепа перекинулся к шведам.