Дольче агония - Нэнси Хьюстон

— Да нет же, нет, я тебе говорила! — настаивает Бет. — Книга называлась… ммм… «Дети Медузы», или что-то в этом роде.

— Ты уверена, что речь не идет о «Смехе Медузы» Элен Сиксу? — спрашивает Патриция, которая наделала множество ксерокопий этого текста для преподавателей современной французской литературы.

— Ничего подобного. Говорю же тебе, это русская книга.

— Бет, если ты не в состоянии вспомнить ни имени автора, ни названия романа, Я замечает Брайан, изнемогая от раздражения, — мы будем без толку ломать головы…

— «Дети Медеи», вот! Не «Дети Медузы», а «Дети Медеи»!

— Медея убила своих детей, — напоминает Рэйчел.

— Я знаю, — говорит Бет, — но там про другую Медею, героиня обыкновенная женщина, она живет в Крыму, ее зовут Медеей, и к тому же детей у нее нет…

— Надо же! — перебивает ее Леонид. — Ведь и в самом деле… я когда-то знавал одну Медею… в Шудянах.

(Когда он прибыл на похороны Григория, его сестра там, на кладбище в Митино, устремила на него пустой взгляд и не сказала ничего. Ни слова. Но ее подруга Наташа, библиотекарша на пенсии, морщинистая толстушка, которую Леонид еще смог припомнить, хоть и смутно, а когда-то в пионерском лагере, пол столетия тому назад, ее лукавые черные глаза волновали его, — итак, на обратном пути Наташа отвела его в сторонку и рассказала, каким был конец сестрина мужа. Твой свояк испытал муки мученические, сказала она… и описала, как заживо разлагалось тело Григория, отнюдь не стремясь избавить его от подробностей. Юлии приходилось вводить мужу внутривенно неразбавленную водку, чтобы он мог хоть малость передохнуть, отключиться. Вся страна купается в водке, сказала ему Наташа. Служители морга, навидавшиеся на своем веку всяких ужасов, и те всегда требуют водки, когда приезжают забирать чернобыльцев. Пожарникам, приехавшим издалека для дезактивации региона, дано официальное предписание пить как можно больше под предлогом, что только водка помогает преодолевать последствия облучения… Стало быть, эти несчастные парни бродят по деревням, оглушенные алкоголем, разоряя все на своем пути, пристреливая собак и зарывая их в ямы скотомогильников, опустошая погреба селян, срезая слоями дерн и наворачивая его рулонами, убивая миллионы насекомых, хороня землю в земле. Ты уезжал из страны бреда, в нее же ты и вернулся, Леонид, сказала Наташа. Разумеется, Леонид не был лично ответствен за чернобыльскую катастрофу — Кэти тысячу раз твердила ему об этом, когда, воротясь в Соединенные Штаты, он каждую ночь рыдал в ее объятиях. И все же… Если бы он постарался, был бы хорошим сыном, он бы горы своротил, чтобы вытащить своих стариков родителей в Америку или, по крайности, устроил их в Минский геронтологический центр, тогда бы все обернулось иначе. Григорию и Юлии не пришлось бы переезжать на юг, Григорий уцелел бы, Светлана не потеряла бы отца, а Юлия не сходила бы с ума от тревоги за здоровье дочери и внуков, и так далее на всем протяжении четырнадцати миллиардов лет — срока, нужного для полураспада тория.)

— В самом деле, дорогой? — спрашивает Кэти, и разговор вдруг уходит в песок без толку, отправляется коту под хвост, Бет так и не суждено поведать собравшимся о том огромном счастье, которое она испытала, погрузившись в роман Людмилы Улицкой, чья героиня-поселянка, печальная и щедрая душой женщина, снедаемая давней потаенной скорбью, весь отпущенный ей век провела, расточая материнские заботы своим племянникам, племянницам, сестрам и кузенам.

— Не огорчайся, Бет, — говорит ей Дерек. — С нами это происходит то и дело, и со мной, и с Рэйчел. Наши разговоры чем дальше, тем больше смахивают на магнитофонные записи Уотергейта, только вместо ругательств смазаны имена собственные. Помнишь тот фильм, что мы смотрели, ну, б-и-и-п, да ты знаешь, его снял б-и-и-п, там еще б-и-и-п в главной роли, постой, постой, сейчас вспомню…

— А что, по-вашему, не забудется? — спрашивает Шон.

Глава XXIII. Леонид и Кэти

Смерть четы Коротковых будет не столь гармонична и опрятна, как та, что выпадет на долю Бет, но, по крайней мере, они уйдут вместе. Право же, для такой любящей пары, как эти двое, то, что я им припас, — конфетка, а не смерть. Ведь каждому из них тяжко было бы остаться на земле без другого. Стало быть, вот он, лучший исход: авиакатастрофа. Через шесть быстротечных лет.

По правде говоря, их затея слетать в Киев выглядела сущим безумием; деньги на билеты им пришлось занимать, однако повод у этого вояжа, как они считали, имелся достаточно веский, чтобы оправдать такие расходы: Светлана, юная племянница Леонида, собралась замуж! Ясно без слов, что Вадим, ее счастливый избранник, был тоже из «засвеченных», как там называют жертв облучения.

Когда случилась катастрофа, Светлана была совсем маленькой. Григорий, ее отец, работал в Чернобыле, там же семья и жила, совсем близко. Таким образом, когда загорелся четвертый реактор, он позвал свою жену Юлию, подхватил на руки Светлану, они все втроем вышли на балкон и стали смотреть. Зрелище-то и впрямь грандиозное! Это было ослепительнее, чем Четвертое июля на Манхэттене, завораживало сильнее, чем северное сияние за Полярным кругом. Фантастическое мерцание, раскаленный, слепящий малиновый свет. Чтобы поглядеть на это, люди сбегались со всей округи в радиусе нескольких километров, спешили туда на автомобилях, на велосипедах и пешком. Столпившись на балконах, они вовсю работали локтями, чтобы протолкнуться вперед, рассмотреть получше, и не уходили оттуда часами, застывали, широко раскрыв глаза и рты, глотая черную пыль и не обращая на это внимания. «Смотри! — шепнул Григорий на ухо дочурке. — Хорошенько смотри! Когда-нибудь ты будешь это вспоминать».

О, в тот день я развернулся на славу. Так дохнул, что всем и каждому просквозило шею, учинил знатный разгром в их хромосомах. За один вечер я устранил несколько миллионов потенциальных жителей Белоруссии и Украины. Назавтра Григория призвали на работы по рытью туннеля под реактором. Очень симпатичный малый этот Григорий. Я был доволен, что он и не подумал уклониться. Да уж, ликвидаторами я занялся, не откладывая это дело в долгий ящик. Что до прочих, им я дал возможность поползать по земле еще немного, исключительно ради новизны положения, желая посмотреть, что вытворит сотворенная мною радиоактивность с людской природой — тоже моим творением. Обожаю эксперименты подобного рода.

Светлана вскорости совсем облысела, ее пришлось положить в больницу; остаток своего детства она проводила попеременно то дома, то в клинике, но больше в клинике… Но, дожив до двадцати, решила выйти за Вадима и завести с ним детей, несмотря на всю рискованность этой затеи…

Так, стало быть, Кэти и Леонид Коротковы оказались на борту DC-10, в воздухе между Прагой и Киевом. В тот самый момент, когда старый тряский самолет приближается к Восточным Карпатам (он летает еще со времен чехословацкой «бархатной» революции, той давней поры, когда «Чехословакия» еще существовала), в его электросети происходит короткое замыкание, кабину пилота охватывает огонь, дым начинает медленно просачиваться в салон, самолет уже швыряет. А денек великолепный, солнечный, видимость превосходная, и значит, пассажиры получают возможность в полной мере осознать, что самолету не набрать достаточной высоты, чтобы перелететь через эту гряду Восточных Карпат. Внизу — сплошной сосновый лес: ничего похожего на посадочную площадку, годную для экстренного приземления. Сознание в таких случаях мечется в поисках спасительного выхода. Но спасения нет, это конец игры, как выразился бы Сэмюэль Беккет. М-м-м, да уж, отныне все эти человеческие особи у меня здесь, в ладони. Большинство из них, повскакав со своих мест, принимаются орать на несчастных, остолбеневших от ужаса стюардесс. Все в конце концов валятся на колени, просто потому, что слабеет мускулатура их ног, но едва дело доходит до коленопреклонения, как они, повинуясь рефлексу, тут же начинают молиться, извергая мне в уши бессвязный лепет, выпрашивая у меня чудо, которое вызволило бы их из этой скверной ситуации. Э, нет! Весьма сожалею! Этот самолет разобьется, друзья мои. Врежется в отвесный склон горы, к которой он неуклонно приближается. Если бы волосы Кэти уже не были седыми, сейчас им было бы отчего мгновенно побелеть. Но Коротковы не принимают никакого участия в окружающей суматохе. Они расстегнули свои пояса безопасности, повернулись друг к другу и крепко обнялись. Закрыв глаза, они переговариваются тихими голосами. Их слова предсказуемы и однообразны, но в них, по крайности, нет ничего истерического. «Я люблю тебя, Катя», — произносит Леонид. Он вспоминает, как ей нравилось заниматься любовью, когда она была беременна, она это просто обожала. Думает о каждой из ее четырех беременностей, Марти — Элис — Дэвид — Сильвия, в ту пору лишь крошечных безымянных головастиках, что плавали в заповедных глубинах ее тела, он прижимает к груди свою жену, припоминая все многочисленные позы, которые они тогда изобретали, сплетаясь в объятиях, ведь нельзя же было всей тяжестью наваливаться на это чрево, хранящее в себе жизнь… а Кэти, какую позицию ни выбери, обмирала от наслаждения, снова и снова радуясь плодоносности их любви. А сейчас она, прижимаясь к нему, вспоминает разные истории, которые муж так любил рассказывать в компании, она за без малого четыре десятилетия совместной жизни прослушала их все несчетное число раз, знает их наизусть, но ей никогда не надоедало слушать его. «Я люблю тебя, Лео, люблю тебя», — она твердит это сперва тихонько, потом все громче, громче, потому что шум и жара вокруг резко нарастают, стекла иллюминаторов там и сям начинают лопаться, самолет стонет, он больше не в силах удерживать в воздухе свой груз… Так на полпути между городами Тыргу-Муреш и Пьатро-Нямц эта парочка, уже, понятное дело, не слишком резвая, но умиляющая своей взаимной привязанностью, в клубах дыма отлетела ко мне, слившись в поцелуе; их мозг от недостатка кислорода отключился прежде, чем жар растопил их тела.