Разговоры с Пикассо - Брассай

Пикассо говорит Доре Маар, которая только что появилась:

– Это танцовщица Марина де Берг. Взгляните, Дора, не правда ли, вылитая Ольга в молодости?

И продолжает расспрашивать балерину.

ПИКАССО. А как вы размягчаете пуанты? Зажимаете их дверью? Да, это неплохо, можно и дверью. Только… ваши туфельки не выглядят очень прочными… А пуанты внутри недостаточно жесткие… Это же картон… Должно быть, они быстро снашиваются…

МАРИНА. Чтобы разносить, я их надеваю два раза. Но стоит станцевать один раз на публике, и их можно выкидывать…

ПИКАССО. Знаете, у меня сохранилось много обуви моей жены… Я поищу ее для вас… Там есть кое-что из очень хорошей кожи. Я вам их отдам. А как вы закрепляете ваше трико? Это очень важно. Ну, так вот: в следующий раз я покажу вам, как это делать лучше всего…

Приходит Андре Блох, директор «Ар котидьен». Он хотел бы опубликовать репродукции живописи Пикассо, только что воспроизведенные в технике gemmail (на просвечивающем стекле). Полотна вполне узнаваемы, но фон – прозрачный.

ПИКАССО. Любопытно, не правда ли? Это Мари Куттоли пришла идея сделать их на смоле… Вы знакомы с Жаном Кротти? Родственником Марселя Дюшана и Жака Вийона? Он и придумал этот метод. Кротти десять лет занимается тем, что пытается сочетать различные светопроницаемые цветные материалы…

Кто-то замечает, что изделия на смоле сильно напоминают витражи.

ПИКАССО. Нет, разница очень большая… С панно в свинцовой оправе – ничего общего. Здесь – амальгама из цветного стекла и света. Толченое стекло… Берется стеклянная пластинка, подсвечивается снизу… На ней раскладываются цветные стеклышки, разрезанные на куски разных размеров и толщины – так, чтобы достигнуть нужных тонов… С помощью смолы можно воспроизвести любую картину, но разве не интереснее напрямую создавать таким методом оригинальные произведения? Этот прозрачный материал мне нравится.

Как всегда, новый способ выражения вызывает у Пикассо острое желание попробовать и возбуждает его фантазию… Он уходит, чтобы одеться. Возвращается в костюме стального цвета, в руках – конверт.

ПИКАССО. Ко мне все время обращаются с совершенно невероятными просьбами… Полюбуйтесь, что мне прислали: двенадцать тысячефранковых билетов, но без банковского штемпеля… То есть они недействительны. Прислала их одна американка, Кэтрин Дадли. С ней постоянно случаются всякие неприятности… Вот вам пример: она засунула эти билеты в ящик и забыла о них. И теперь они просрочены… Она спрашивает, не смогу ли я как-нибудь обменять их на деньги. Видимо, полагает, что я – госбанк Франции! Но у меня есть одна идея… Не исключено, что она сможет вернуть свои деньги…[62]

10 июля 1945 – великий день для Пикассо: его автомобиль снова на ходу…

– Марсель в восторге, – рассказывает он. – Уже залил полный бак. Но прежде чем кто-нибудь туда сядет, он хочет покататься по улицам, чтобы разогреть мотор как следует после пяти лет вынужденного простоя…

Расставаясь со мной, Пикассо говорит:

– Надо вернуть вам рукопись вашего «Бистро-Табак». Я его прочитал и дал почитать Доре. Очень интересно. У вас определенно есть дар передавать беседу… Кстати, вы нашли мою запись в книге отзывов на вашей выставке? Я на днях там был. Но вас, к сожалению, не застал!

И, обращаясь к Марине де Берг:

– Приходите ко мне еще… Я поищу туфельки… И научу вас закреплять трико…

Я обедаю с Мариной.

– Вы довольны?

– Просто восхищена! Он был так мил со мной…

– Да, он такой… Есть люди, которых он принимает с первого раза, а некоторых не подпускает к себе никогда. Теперь вы можете навещать его, когда захотите. Будете желанной гостьей…

– Странно, – замечает Марина. – Я видела его в первый раз. И тем не менее у меня ощущение, что я знала его всегда… Между нами, мне он больше понравился в шортах и без рубашки, чем в брюках и пиджаке. Одетый, он становится каким-то слишком официальным, а галстук ему не идет совсем. Зато в шортах он великолепен…

Четверг 2 августа 1945

Мировая война заканчивается. Газеты пишут о завершении Потсдамской конференции.[63]

В кафе «Дё Маго» – элегантный Жак Превер, одетый с головы до пят во все новое: серый костюм, серая шляпа, красный галстук, из верхнего кармашка выглядывает красный платочек. Картину довершают голубые с зеленоватым оттенком глаза, напоминающие тропических рыбок на прозрачном, кораллово-розовом фоне. Он только что вернулся из Лондона. Мы говорим о «Вратах ночи», фильме, который Марсель Карне хочет снять по балету «Рандеву». Косма напишет музыку. Главные роли сыграют Марлен Дитрих и Жан Габен. Но Жака очень раздражает киношная среда…

ЖАК ПРЕВЕР. Всего один день в Париже, и ты – труп… Дискуссии, контракты, бесконечные встречи, как все надоело! Все, что заваривается вокруг фильма, меня страшно утомляет, выводит из себя… Я только что встречался с Габеном, и он мне сказал: «Для такого человека, как я, с моей узнаваемой физиономией, ездить в метро – просто пытка! Вокруг я только и слышу: “Посмотри, вон Габен! Как он постарел!”, или: “Слушай-ка, да это же Габен! Выглядит ужасно!”, или: “А это правда Габен – тот седой старик?” – “Да быть того не может!”» Что до меня самого, то я нахожу, что волосы Габена действительно сильно поседели, но лицо не постарело ничуть…

Преданный друг Реми Бертеле собрал стихи Превера, рассеянные по разным местам, и скоро собирается издать их одним томом под названием «Слова».

ЖАК ПРЕВЕР. Кстати, на обложке сборника будут очень хорошо смотреться твои граффити… А вот посмотри-ка, что я получил… Альбом моих стихов… Ученикам лицея в Реймсе пришла мысль собрать их по журналам, и они напечатали на ротапринте книгу. В одном экземпляре… И подарили ее мне… Никогда ни один подарок не доставлял мне такого удовольствия, как этот, который сделали мальчики со своим учителем…[64]

Вторник 26 ноября 1946

САБАРТЕС. Да, они вернулись… Вы увидите, он в прекрасной форме… Франсуаза ждет ребенка… А он даже помолодел… Я никогда не видел его таким веселым, таким счастливым, настолько полным сил… Он уже начал работать над литографиями… Почти каждое утро ходит в мастерскую братьев Мурло…

Появляется Пикассо – без рубашки, бронзовый, как индейский вождь, с наголо обритой головой, лицом, обожженным солнцем, и кожей, пропитанной морской солью и выдубленной ветром… Вскоре после нашей последней встречи в апреле он провел несколько дней в Менерб и в Воклюз, у Доры Маар; в июне ненадолго уехал в Гольф-Жуан; в августе снова отправился с Франсуазой на Лазурный Берег… Это было его первое долгое пребывание на юге Франции с момента начала войны – с августа 1939-го, когда всеобщая мобилизация заставила его уехать из Антиба… Семь лет назад…

Чувство отвращения к северным туманам, низкому небу, сырости – а Пикассо не любил всего этого с детства, с тех пор как его вырвали из мягкого климата Малаги и отправили в туманную и дождливую Галисию – особенно сильно мучило его во время оккупации, когда он жил как затворник, если не как узник, и не мог уезжать из Парижа каждое лето. Никогда еще тоска по солнцу, теплу и морю не поднималась в нем с такой силой, как после Освобождения. Еще в 1919 году он открыл для себя Лазурный Берег и воскликнул: «Я понял, что этот пейзаж – мой!» Долгое время он разрывался между Восточными Пиренеями и Лазурным Берегом. Но теперь, похоже, морское побережье одержало окончательную победу.

Он был блаженно расслаблен, благодушен, глаза блестели ярче обычного. Мы обнялись… С момента нашей последней встречи прошло пятнадцать месяцев…

БРАССАЙ. Пикассо, говорят, что вы перекрасили дворец Гримальди…

ПИКАССО. Чистая правда… Вы знаете это строение у дороги, где стоит крепостная стена Антиба? Был момент, когда мне предлагали его купить за двадцать тысяч франков… Он великолепен, не правда ли? Эта старинная квадратная башня, нависающая над морем терраса… Я работал там как одержимый…

Помнил ли я замок Гримальди! Когда – лет пятнадцать назад – я попал туда впервые, это был полуразрушенный провинциальный музей, где можно было посмотреть экспозицию, посвященную высадке императора в Гольф-Жуан. Весьма убедительное доказательство человеческого непостоянства! Письма с печатью, адресованные префекту Грасса, в которых в уклончивых выражениях говорилось о «досадном» происшествии и содержалась просьба о лошадях и подкреплении, чтобы ему противостоять. Плакаты, набранные большими буквами и провозглашавшие: «Узурпатор осмелился вступить на землю нашей родины!», на следующий же день были заменены другими, написанными тем же автором, где объявлялось: «Французы! Наш дорогой император вновь с нами!» Прокламации, призывающие гражданское население и армию то сражаться с Наполеоном, то всеми силами его поддерживать: людьми, конным транспортом, деньгами… В какие-то двадцать четыре часа мир развернулся на сто восемьдесят градусов… Эти старые стены словно источали могущество императора, а морской воздух, овевавший пожелтевшие листы бумаги, был все тот же, что и во времена удивительного поворота судьбы под названием «Сто дней»… И вот Пикассо изгоняет дух Наполеона из дворца и занимает его место…