Хроники Навь-Города - Василий Щепетнёв

Она решительно повернулась назад. Пора к Земле.

Блуждающий парусник Небесов пролетел рядом. Летел, но по виду висел на месте Она подошла поближе, постучала в круглый иллюминатор. Физиономия Небеса, недоуменная, испуганная, мелькнула на мгновение. Нашла дело — пугать путешественников, им и без того страхов страшных хватает. А что если войти внутрь, попросить кофею, поболтать о том, о сем? Как бы не перемолодиться ненароком.

Панночка сосредоточилась на дороге и уже не обращала внимания ни на комету, что летела неспешно к солнцу, распустив хвост и расставив крылья, ни на рой камешков, пущенный ей в след вулканом Европы, ни даже на Звездного Скитальца — феномен редкий настолько, что ни сам Иши Накамури, предсказавший его, ни вся Лунная обсерватория, искавшая Скитальца вплоть до Момента Преображения, не видели темный, в треть астрономической единицы, шар, летавший беззаконно от звезды до звезды и сейчас вдруг решивший навестить Солнце.

Марс мирно остался по правую руку, она когда-то, в Межпотопье, провела здесь славный месяц, растянувшийся на целый год — марсианский год. Луна опять напугала громадою темно-вишневых морей, средь которых порой мелькали голубые огоньки селений селенитов, неортодоксальных Небесов.

Земля под ногами клубилась грязно-желтой тучей. Не так, не так встречала она прежде — белою чистотой и голубой надеждой. Панночка примерилась — наступал момент ответственнейший. Согнув ноги (действительно, что ли, омолодиться?), она летела над лесом, ища приметные места. Вот впереди показались верхушки глаз-башен крепости Кор. Пора переходить на менее экзотичный способ передвижения, ни к чему смущать честных рыцарей.

Опустилась она плавно, полного ведра не расплескав. Ведра, правда, не было при ней, ни полного, ни пустого, но традиционное пожелание она выполнила.

Полянка потихоньку зарастала мелким осинником. Грибов, увы, нет. Нет — будут, приходи через неделю, кругами встанет осиновая ярь; приходи, собирай да поминай добрым словом проказливую панночку, что летела-летела и села.

Она выпустила кота погулять. На удивление путешествия давались котику легко. Привычка, должно быть. С ним они друзья давние. Сначала она попробовала Средство на себе, потом на коте, потом — забыла. И вспоминать не хотела никак. Горько то воспоминание. Наделять другого человека бессмертием, пусть даже бессмертием третьего рода, вот как у нее — все равно, что пересадить кому-то собственную голову. Нет, своя останется на месте, с этим полный порядок, но видеть, как меняется личность, становясь твоей копией… Первый год это кажется замечательным, десятый — сносным, живут же на свете близнецы, на пятом десятке подкрадывается тревога, а к исходу века она превращается в ужас, постоянный, неумолчный вопль. И что делать? Разбежаться? Но куда ни кинься, всегда есть вероятность наткнуться на самое себя. Дуэль теней. Она ее выиграла. Или проиграла — как посмотреть.

Кот вернулся, готовый к новым путешествиям. Нет, дружок, больше ничего такого. Обычное псевдотрехмерное перемещение из пункта П (поляна) в пункт К (Крепость).

Кот согласился и на обычное перемещение. Лишь бы в котомке. С веками он стал большим лентяем. Ничего, гулять так гулять — и она закрыла котомку перед кошачьим носом.

— Ножками, сэр Мышелов, ножками. Хотя бы пару миль.

Сэр Мышелов неохотно пошел рядом. Молодильных яблок он не ел, ему и так было хорошо — матерый котище в полном расцвете сил. Матерость его выражалась не в размерах — он был невелик даже по кошачьим меркам, тощ, но быстр и бесстрашен. Когда еще водились воробьи, он, прыгая на взлетающую стайку, умудрялся хватать по три птички зараз. На земле он не ловил их из какого-то охотничьего принципа — именно за это Панночка пожаловала ему кошачье рыцарство.

Когда воробьи исчезли (некоторые употребляли термин «вымерли», но Панночка хоть и не спорила, считала иначе), кот взялся за мышей. Потом за крыс. На равных бился с Рыжим Лисом, после чего подружился — не разлей вода и очень горевал о смерти друга, а все лисье семейство было у него под негласной охраной. И вот такому замечательному существу намекают о необходимости марш-бросков? Да он тридцать три мили пробежит, была бы нужда.

Нет, лучше бы ее не было.

Спустя три мили он остановился и, взглянув в лицо хозяйки, мяукнул. Нет, кот не устал — просто почувствовал неладное.

Почувствовала и она — опять размытое, неоформившееся зло.

Странно. Она ожидала увидеть осажденный Замок, услышать запах серы и пироксилина, но вся округа полна была видимым покоем, довольством, безмятежностью.

Невидимым было лишь зло. Она чуяла след — остывший, размытый, ведущий в никуда.

Никуда — именно то место, которого она боялась все эти тысячелетия.

Боялась и мечтала о нем.

Молча она подхватила кота, сунула в котомку и быстрым, решительным шагом поспешила к Крепости, на ходу перестраивая косточки, сухожилия, мышцы. Не из кокетства, нет, но, быть может, ей понадобится и телесная проворность. Сил ей это прибавит на одну миллионную, но и миллионная доля иногда может оказаться решающей.

Нет, не стоит обманывать себя. Причина в ином. Если ей придется умереть (как странно это звучит — «умереть»), то она предпочитает умереть молодой. По крайней мере, внешне.

Кот чувствовал происходящие в хозяйке изменения. Ее дело. Сам он всегда ждет схватки с кем и с чем угодно, и потому от кончика усов до хвоста в нем не найдется и следа расслабленности. Когти, правда, не мешает поточить, для этого в котомке лежала особая чурочка железного дерева, и кот принялся методично готовиться к бою.

Панночка же шла деловитою походкой крепкой старушки. Должно быть, отправили ее в Крепость передать какому-нибудь кадету письмо от родных, простой подарок — белье, носки, вязаный подшлемник, в общем, что-то маловажное, как раз для старушечьей службы.

Внешний дозор так и оценил панночку — одинокая старуха, и не стал раскрывать ради нее засаду. Панночка же, разглядев стражников, несмотря на всю их маскировку, решила, что Крепость живет в полном неведении и беспечности. Будь она недругом (как знать, может, и будет) — она бы этот дозор сняла, как снимают созревшую земляничку, не прибегая ни к магическим, ни к герметическим силам. Просто подкралась бы да посворачивала головы.

Мельчает рыцарство.

Второй дозор, конный, вежливо остановил ее, спросил, куда да к кому.

— В Крепость Кор, милок, насчет, значит, денег попросить за зятя. Зять, чтоб ему моих годков половина, сдуру занял под землю денег, решил мельницу ставить. Какую мельницу, если у нас их три в округе? Откуда зерна на все сыщется? Не послушал, говорит, новые времена, мир, меньше воинов — больше крестьян, а больше крестьян — больше зерна. Может, оно и так, только урожай в том году был плох, да и к новому мельнику не каждый пойдет. Вот и не добрал денег. А заем плати. В этом году, чую, урожай будет добрый, я по урожаю первая в нашей деревне, так что если денег перезанять, к зиме мы бы все вернули, да и с мельницей остались. А мне и говорят, на доброе дело в Крепости Кор денег не пожалеют. А разве есть добрее дело, чем мельница? Крестьянам польза, всем польза, а вреда никому… — она бы еще долго рассказывала про мельницу, про урожаи, про историю с матерью зятя, как она, несчастная, ногу сломала, и теперь вместо помощи одно расстройство, так ведь живую в землю не зароешь, но старший патрульный махнул рукой -