Прокаженная - Гелена Мнишек

Покой этих минут, столь похожий на их обычную жизнь, освободил их от этикета и условностей.

Они напоминали счастливую семью, собравшуюся на скромном шляхетском дворике, среди побеленных стен и запаха резеды, плывущего из горшочков на подоконнике; на дворике, где в такие вот тихие вечера старый отец рассказывает сказки под аккомпанемент сверчков и шум старых груш над соломенной крышей. Но модные наряды мужчин портили картину. Лишь Стефа с Люцией не нарушали гармонии. Обе в простых белых платьицах, с цветами в волосах, они одинаково мило смотрелись бы и в богатом особняке и на сельском дворике небогатого шляхтича.

Зашелестела бархатная портьера, и официальный тон камердинера звуком трубы ворвался в тихую мелодию беседы:

— Прошу простить, время ужинать!

Тихий образ сельского дворика растаял, камердинер в галунах вернул всех в особняк. Первой очнулась пани Идалия — встала, исполненным элегантности жестом оправила платье и сказала с легкой иронией:

— Господа, проснитесь, пора за стол!

Пан Мачей вздохнул и поднялся, жалея об упорхнувшем очаровании. Под суровым взглядом матери Люция вскочила, порозовев. Стефа поправила волосы, Трестка нервно нацепил пенсне и, вставая, с тоской глянул на Риту. Она отняв руки от лица, затуманенным взором смотрела на Вальдемара. А он, комкая в ладони цветок, зло покосился на камердинера и буркнул:

— Чтоб тебя черти взяли!

После ужина никому не хотелось веселиться. Панна Рита и Трестка вскоре уехали. Даже Вальдемар не остался ночевать.

XXIII

Над большим озером в Слодковцах заблистала в вышине ясная полоска рассвета. Густая мгла молочно-белой поверхности озера сливалась с небом того же оттенка. Нигде ни звука, ничто не нарушало покоя воды и неба. Рассветная полоса ширилась, обещая хорошую погоду. Белая мгла словно бы предвещала появление ясного солнышка. Краски розового рассвета одолевали серую дымку; везде, куда они проникали с радостной вестью о приходе утра, становилось светлее. Когда первые солнечные лучики коснулись воды, она блеснула серебром. Мистическая минута пробуждения утра готовилась изгнать сосредоточенную тишь спящей природы.

А пробудить ее могли лишь голоса: птичий щебет и жужжание насекомых. Временами в ветвях что-то тихо прощебечет, словно разбуженная птица зевнет сладко, прогоняя сон. Но звуков постепенно становилось все больше. Мир оживал, неподвижный доселе воздух наполнялся ими. Легкие ветерки свободно и весело играли в прозрачном воздухе над озером. Вода больше не сливалась с небом, их разделяли полоса золотого рассвета и далекая ленточка леса.

Вода играла мириадами серебристых чешуек, они становились все светлее, все блескучее, превращаясь в неуловимые для глаза потоки розовых жемчужин и изменчивых опалов. Небо приветствовало зарю. Нежные розовые краски заиграли на трепещущих листьях деревьев, на вершинах елей, атласом блистали на желтом пригорке, черную полосу леса озарили лазурно-розовые отблески. Прекрасная заря поднималась по небосклону, крася воды своим румянцем.

На миг весь мир замер, потом взорвался гулом восхищения.

Деревья зашумели вершинами, заколыхались листья, рассыпая вокруг рои разноцветных бабочек. Несколько птичьих голосов стали запевалами, и вот весь мир зазвучал веселой, звучной, триумфальной музыкой!

Птичий щебет, звон мушек и комаров, плеск проснувшихся волн — все взывало, сообщая друг другу радостную весть:

— Розовая пани на небе… ведет к нам солнце! День! День! Ясная погода, радость!

Внезапно по опаловым волнам поплыл поток расплавленного золота.

Взошло солнце! Шум на земле усилился, птицы пели все громче.

Стефа опустила голову на грудь. Радостная улыбка пропала с ее лица. Словно наперекор счастливой природе, девушка опечалилась.

Она сидела на каменной скамейке у озера, окруженного раскидистыми березами. Сегодня она не могла заснуть, и еще задолго до рассвета, в полумраке, тихонько выскользнула из спальни и прибежала сюда. Ей показалось вдруг, что солнце никогда не взойдет.

Вечер ее именин оставил в душе чувства, которые она не забудет никогда. Каким будет наступающий день?

Взойдет ли ясное солнце? Тревога и печаль охватили ее. По мере того, как уходил мрак, прояснялось ее лицо. Она вслушивалась и всматривалась, вбирая в себя столько красок, столько золота, сколько их отражали волны и воздух. И наконец она просияла.

Солнце взошло!

Природа вторила тому, что происходило в душе девушки.

— Солнце, солнце! Для меня ли ты сияешь?

XXIV

Выставка! Магическое слово, достигающее отдаленнейших уголков. Выставка — результат человеческого интеллекта и научных достижений. Улицы большого города, многолюдные и в другое время, теперь забиты были народом, в отелях не было мест, в садах, ресторациях, кондитерских — повсюду стоял гомон. На железнодорожном вокзале суета удесятерилась. Что ни минута, под стеклянную крышу перрона въезжали переполненные поезда. Правда, лишь вагоны первого и второго классов были переполнены. В третьем классе такая давка была и во все прочие дни. Тех, кто ехал бы на выставку исключительно развлечения ради, напрасно было бы искать в зеленых вагонах третьего класса — к их услугам были голубые и желтые. Город выглядел необычно, празднично. Прекрасная погода немало тому способствовала. Все свое осеннее золото сентябрь высыпал на прямые улицы, сады и богато убранную флагами выставочную площадь.

Посередине главной улицы ехало прекрасное ландо, запряженное четверкой черных арабских лошадей. Лакированная упряжь сияла начищенной бронзой. Кучер и лакей в изысканных ливреях гармонировали с экипажем. На темно-красных подушках сидел в изящной позе Вальдемар. Он часто приподнимал шляпу или кланялся в ответ на приветствия знакомых. Прекрасная упряжка производила большое впечатление на горожан, то тут, то там на тротуарах слышалось:

— Чьи это лошади? Кто едет?

— Это из Глембовичей. Майорат Михоровский.

— Тот магнат? У него лучшие на выставке конюшни. Вальдемар направлялся на вокзал, чтобы встретить дедушку и дам. На вокзале он встретил панну Риту, Трестку и Вилюся, нервно прохаживавшегося в ожидании поезда.

Трестка шутил над студентом, уверяя, что тот бросил занятия и примчался сюда вовсе не на выставку, а исключительно встречать поезд, и что студент вот-вот потеряет сознание от тоски, вызванной известными причинами.

Студент отшучивался как мог, но в главном не перечил. Вальдемар покусывал усы — его это рассердило. Когда после удара сигнального колокола он вышел на перрон и увидел Вилюся, неотрывно взиравшего на приближавшийся поезд, — Вальдемар не выдержал и бросил с усмешкой: