Сен-Жермен: Человек, не желавший умирать. Том 2. Власть незримого - Жеральд Мессадье

— Прекрасно. Приходите сегодня на ужин.

Засыпкин на мгновение задумался.

— Чего вы добиваетесь? Славы? Однако вы прилагаете все усилия, чтобы ваше существование было как нельзя более скромным.

— Спросите у графа Банати. Я оказал вам услугу в надежде, что однажды вы поможете освободить Грецию от оттоманского ига.

— Так вот что вами движет? — покачал головой Засыпкин.

— Вам эта цель кажется недостойной?

— Отнюдь. Просто я не знаю, какой монарх осмелится бросить вызов туркам ради освобождения Греции.

— Слава России от этого только выиграет. Поверьте мне.

Странная ситуация: вербовать того, кто сам привык отдавать приказы, в свое общество, хозяином которого он был. Но Общество друзей признавало лишь моральное первенство.

В конце процедуры инициации Засыпкин был немало удивлен, узнав о том, что принимал его граф Антон Венцель Кауниц-Ритбургский.

Этот человек был канцлером Австрийской империи.

20 августа Себастьян получил приглашение от императорского кабинета участвовать в короновании на престол императрицы Екатерины II, в Успенском соборе в Москве, которое состоится 22 сентября 1762 года.

Выходит, партия была ею выиграна окончательно.

Но Себастьян не собирался участвовать в шумных празднествах. Он вообще считал весьма неосмотрительным показываться в кругах, близких к российскому престолу. Ревность порождает врагов точно так же, как успех притягивает друзей. Причем первые куда чаще являются истинными. Кроме того, Себастьяну совершенно не хотелось видеть ни братьев Орловых, ни баронессу Вестерхоф.

Ему хотелось разгадать загадки — хотя бы некоторые — иоахимштальской земли. Каждый раз, когда граф открывал обитый свинцом ларчик, он неизменно убеждался, что она не потеряла своих магических свойств. Цела и невредима! Это было средоточие могущества вселенной. Осколки солнца, упавшего на землю.

В третий раз Себастьян положил на шкатулку стеклянную пластину, вырезанную специально для этой цели, и сверху опустил ладонь. И как во время двух предыдущих опытов — последний раз перед этим жалким пастором Норгадом, — плоть обрела полупрозрачность и сквозь красноватые очертания руки стали отчетливо видны кости.

Сен-Жермен поспешно убрал руку и стеклянную пластинку, затем захлопнул ларчик.

Какой мог он из этого сделать вывод? Способ окрашивания непроницаемой субстанции? Ничтожное применение знаний о могуществе вселенной.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

СТРЕЛЕЦ И КОЗЕРОГ (1764–1769)

21. К ЧЕРТУ ПОДЛИННОСТЬ ЛИЧНОСТИ!

Поскольку человек получает имя при рождении, точно так же, как его родители и предки получили свои имена, из поколения в поколение поддерживается иллюзия, будто у каждого имеется то, что принято называть личностью — позорной, темной или, напротив, блистательной и славной. Более того, она совершенно обязательна. Вместе с ней человеку навязываются язык, обычаи, то есть религия, во всяком случае, представление о божественном, а также предписания и запреты, пристрастия и отвращения, то есть любовь и ненависть.

Это условие неизбежно подразумевает то, что человек верен культу предков и готов пролить свою кровь, чтобы защитить их честь и идеалы.

Какое безумие! Это не что иное, как рабство и смирение. Выходит, потомки Иуды обречены на смерть в петле? А потомки Катилины непременно закончат свою жизнь на плахе? А потомки ведьмы — на костре? Неужели Капулетти будут до конца дней своих ненавидеть Монтекки?

Сгоревший на костре инквизиции отец Исмаэля Мейанотте обрек своего сына на вечные страдания?

Прежде всего, человек меняется, и меняется каждый час. Представим себе, что некто любит Платона и внезапно обнаруживает в «Законах» и «Республике» похвалу тирании и проникается отвращением к автору «Пира». Вся его философия, вся концепция мира ниспровергнута и разрушена. А он сам? Вот уж нет: он чувствует недоверие к авторитету и теперь выискивает у философов, которые, как общеизвестно, не доверяют софизму, любую склонность поставить себя на службу тирании.

Затем он обнаруживает тщательно скрываемую семейную тайну: его отец когда-то совершил чудовищное злодеяние, но ныне слывет честным гражданином. Может ли он по-прежнему чтить его память? Нет, ибо подобное лицемерие представляется бесчестьем. Но он, напротив, может также обнаружить, что его отец был героем, а его миролюбивая натура нисколько не приемлет эту публичную доблесть, и она неприятна ему. Пренебрежение к страданиям, особенно к чужим страданиям, которое принято именовать героизмом, это чрезмерное почтение к себе самому, которое приводит в действие механизм подвига, подобно тому как фитиль заставляет взорваться гранату. Иными словами, пристрастие к шумихе и всему непостижимому, характеризующее героев, кажется ему достойным порицания. Он не воспринимает себя как сын своего отца. Но поскольку каждому известно, что он таковым является, он рискует прослыть недостойным своего предка.

Отчего необходимо быть сыном своего отца? Разве в пятьдесят лет человек такой же, как в тридцать? А в тридцать такой же, как в двадцать? Разве человек существует не сам по себе? Неужели его добродетель основана на его идентичности? Выходит, он пленник собственного прошлого? Или прошлого своих родителей?

Когда юный Висентино де ла Феи бросился в реку, чтобы спасти тонущего ребенка из потока, разве он не следовал мгновенному, безрассудному порыву сострадания, неужели им руководили понятия о славе и долге?

Следовательно, никакой идентичности, с присущей ей мишурой, не существует. Тем не менее каждый стремится найти подлинник. Разыскивает, расспрашивает всех и каждого: слугу, поставщика, таможенников. Себастьян знал об этом, Франц пересказывал ему услышанные сплетни.

Утром на Херренгассе доставили письмо от герцога Вильгельма Гессен-Кассельского. Со дня приезда Себастьяна в Вену это было третье послание от друга. Первое было восторженно-хвалебным: герцогу сообщили, что граф де Сен-Жермен в период известных событий находился в Санкт-Петербурге, и, несмотря на довольно неубедительные отпирательства Себастьяна, герцог нисколько не сомневался, какую роль тот сыграл в этом историческом спектакле. Падение царя Петра III и разрушение альянса между Россией и Пруссией стали для него одним из счастливейших событий в жизни.

В своем втором письме герцог выражал удивление, что Екатерина II, новая императрица, не назначила Сен-Жермена своим советником. Себастьян ответил, что здравый смысл подсказывает не подходить слишком близко к горнилу власти.