Индия и греческий мир - Евгений Викторович Старшов

Старче Пиррон, откуда и как измыслил ты способ

Сбросить с шеи ярмо пустомысленных мнений софистов

И отрешиться от уз обмана и всяческой веры?

Не любопытствовал ты, какие над Грецией ветры

Дуют, откуда, куда и какой направляемы силой…

А в «Образах» – так:

Мудрый Пиррон, всем сердцем своим я жажду услышать,

В смертной доле людской как ты сумел обрести

Образ бога, который ведет в безмятежном покое…

Филон Афинский, человек, близкий Пиррону, рассказывает, что охотнее всего он упоминал о Демокрите, а также о Гомере, восхищаясь им и без конца повторяя:

Листьям в дубравах древесных подобны сыны человеков!

Восхищался он и тем, что Гомер уподоблял людей осам, мухам и птицам, и приводил строки:

Так, мой любезный, умри! И о чем ты столько рыдаешь?

Умер Патрокл, несравненно тебя превосходящий смертный! —

а также все, что относится к людской бренности, суетности, ребячливости. Посидоний рассказывает о нем вот какой случай. На корабле во время бури, когда спутники его впали в уныние, он оставался спокоен и ободрял их, показывая на корабельного поросенка, который ел себе и ел, и говоря, что такой бестревожности и должен держаться мудрец».

Конечно, Лаэрций вроде бы справедливо рассуждает о том, что и до Пиррона Греция знала скептицизм в лице Гомера, который мог высказываться по-разному об одном и том же предмете, но при этом, как и Пиррон, никогда не устанавливал каких-либо догм, а также Архилоха и Еврипида, Ксенофана и Зенона Элейского, Демокрита и Эмпедокла, Гераклита и Гиппократа – но, во-первых, А.С. Богомолов последовательно доказывает, что все вышеперечисленные авторы не были скептиками по сути либо скептицизм присутствовал в их учении частично и слабо: Гераклит, например, диалектик, а не скептик, также и Парменид с Зеноном, раскрывая противоречия множества и движения, не сомневались в реальности единства и покоя, и Демокрит – то есть, поскольку философия ищет, исследует, ей всегда свойственен определенный скепсис по отношению к процессу, методам и результатам этого исследования; предтечей скептицизма Богомолов видит в известных жонглерах слова – софистах. Однако ж именно Пиррон ввел в оборот знаменитейшую формулу – «воздерживаться от суждения», коль скоро не можешь дать объективного знания о предмете или явлении, этим он еще заложил и основы релятивизма, и принципы атараксии – счастья как невозмутимости, и апатии – как отсутствия страданий. Вот уж где у нас явный буддизм, вкупе с утверждением о том, что истинно ничего не существует (майя, иллюзия мира)! Доказывать это излишне – просто пара абзацев из «Учения Будды» насчет нашего восприятия этого иллюзорного мира, не соответствующего сути вещей, и несколько поэтических штрихов из жизнеописания его основателя, принца Сиддхартхи Гаутамы, сиречь Будды, представленного индийским поэтом Ашвагхошой (I–II вв.), являющих высший образец атараксии.

Итак, в «Учении Будды» сказано (пер. с англ. – Е.С.): «Категории вечной жизни и смерти, существования и не-существования неприменимы к сути природы вещей, но только к их обличиям, которые видят загрязненные человеческие глаза. Из-за человеческих желаний люди выстраивают отношения с этими представлениями, привязываются к ним; но суть вещей в том, что они свободны от всяческого пренебрежения или привязанностей. Поскольку все создается путем последовательности причин и условий, видимость вещей постоянно изменяется… Из-за этого постоянного изменения мы и уподобляем вещи миражу или сну. Но, невзирая на это постоянное изменение внешнего вида, вещи в их духовной природе постоянны и неизменны. Человеку река кажется рекой, а голодному демону, видящему [отражение] огня в реке, она кажется огнем. Так что говорить с человеком о реке как существующей еще имеет какой-то смысл, но для демона это будет лишено всякого значения. В подобной же манере можно сказать, что вещи подобны иллюзиям; про них нельзя [однозначно] сказать, существуют они или нет. Но нельзя и сказать, что отдельно от этого мира изменений и внешнего вида существует [некий] другой мир постоянства и истины. Ошибочно рассматривать этот мир и как временный, и как реальный. Но невежественные люди этого мира утверждают, что этот мир реален, и действуют сообразно этому предвзятому мнению. Но поскольку этот мир – всего лишь иллюзия, их действия, основанные на ошибке, ведут их лишь к повреждению и страданию. Мудрый человек, признавая, что мир есть не что иное, как иллюзия, не действует так, как если бы он был реален, и так избавляется от страданий».

Что же до атараксии, то, как известно из легенды, в поисках истины Будда покинул аскетов, с которыми прежде изнурял свое тело, сел под баньян и поклялся не двинуться с места, пока не познает истину, позже сформулированную им в кратко приведенном ранее учении о четырех благородных истинах и восьмеричном Пути, ведущем к освобождению от перерождений. И вот демон Мара, чувствуя, что бывший принц уже близок к своей победе над миром смертей и рождений, решил смутить его ум и сердце, последовательно прибегнув к соблазну, устрашению и обольщению оставить истину лишь себе (Ашвагхоша, гл. 13):

Только Мара Дэвараджа,

Враг молитв, один скорбел.

Воин, царь пяти желаний,

Изощренный в деле битвы,

Враг всех ищущих свободы,

Справедливо назван – Злой.

Дочерей имел тот Мара,

Трех красивых и приятных,

Знала каждая, как в сердце

У мужей зажечь любовь.

Имя первой было Рати,

А звалась вторая Прити,

Третьей Тришна было имя,

Дэви, высшая в любви.

Имя первой – Любострастье,

А второй – Услада мужа,

Имя третьей – Люборадость,

Три искусницы в любви.

Эти три, к отцу приблизясь,

Вместе все приблизясь к Злому,

Вопросили: «Чем смущен ты,

Чем ты ныне огорчен?»

И, свои смиривши чувства,

Дочерям отец промолвил:

«В мире ныне – мощный Муни,

Клятва – сильный шлем его.

Лук в руке его могучий,

В нем алмаз-стрела есть мудрость,

Овладеть он хочет миром,

Гибель царству моему.

С ним равняться не могу я,

Люди все в него поверят,

На пути его спасенья

Все прибежище найдут.

Будет пуст мой край богатый,

Но, пока закон нарушен,

Человеку нет защиты,

Око мудрости не зрит.

И пока еще я силен,

Цель его