Не изменяя присяге - Александр Лоза

Капитан 2-го ранга А. П. Ваксмут вспоминал: «Я, будучи почти не у дел в Гельсингфорсе, решил обратиться за советом к контр-адмиралу М. А. Беренсу. Тогда же М. А. рекомендовал мне, не теряя времени и с соблюдением крайней осторожности, ехать в Петроград, найти названное кафе на Морской, где встречу капитана 1-го ранга П. М. Плена (бывшего командира “Славы”), и он расскажет, как надежнее доехать до Новочеркасска. И действительно, придя в кафе, я сразу увидел П. М., сидящего за столиком в штатском платье. Для тех же, кто лично не знал его, был дан условный знак. П. М. Плен дал мне свой адрес и просил зайти на следующий день за документами и пропуском. Придя к нему в условленное время, я застал там двух молодых офицеров: лейтенанта С. и мичмана И. с миноносца «Изяслав». П. М. выдал нам троим удостоверение, что мы рабочие и едем на Кавказ строить какую-то дорогу. Документы были со всеми нужными печатями Советов. Где на площадках поездов, где на лошадях, а нередко и пешком по шпалам добрались до Новочеркасска, где были устроены общежития, в которых, к общей радости, встретились с ранее прибывшими моряками».

Финляндский вокзал Петрограда встретил Садовинского пустыми глазницами окон. Стекла все были выбиты. Грязь на перроне стояла непролазная. Глядя на все это, Бруно с сарказмом и горечью думал: «Неужели революционная свобода и чистота — понятия изначально несовместимые?»

В Петрограде мичман Садовинский жил по знакомым, не задерживаясь долго у одних и тех же, чтобы не подвергать приютивших его людей опасности ареста чекистами. Он жил одним днем, ожидая скорой переброски на Север.

По прибытии в Петроград Бруно начал разыскивать Ирину. Сначала он решил побывать в доме, где до войны жили родители Ирины. Пройдя по набережной реки Фонтанки, Садовинский дошел до Невского проспекта. По пути, то тут, то там на стенах домов, ему попадались футуристические черно-красные плакаты: «Беспощадная борьба с контрреволюцией!», «Шагайте без страха по мертвым телам, несите их знамя вперед!», «Через трупы борцов коммуны вперед, к коммунизму!»

Пересекая уходящий вдаль в оба конца Невский, мичман с удовлетворением подумал:

— Слава Богу, регулярности Петербурга не могут изменить никакие революционные бури. Как был он задуман Великим Петром городом линейным, парадным, так и останется вопреки всему и на века.

Наконец, Бруно подошел к знакомому дому. В нем они останавливались с Ириной в свой приезд в конце лета 1916 года. Квартира ее родителей была на третьем этаже. Когда Бруно поднимался по лестнице, у него резко заколотилось сердце. Он остановился, оперся на перила лестницы. Постоял полминуты, пока успокоилось сердце, и стал подниматься дальше. Предчувствие не обмануло его: Ирины не было. Осторожно, через соседей, Бруно выяснил, что они с матерью выехали из города еще голодной весной куда-то в деревню, на пропитание. Дальше следы Ирины терялись в смуте, в разрухе, среди разбитых российских дорог.

— Господи, спаси и сохрани ее, помоги ей, — шептал Бруно, целуя образок Николы Угодника, подаренный ему Ириной.

Первые офицерские антибольшевистские организации начали создаваться в Петрограде еще осенью 1917 года. Руководитель одной из тайных офицерских организаций, которая работала в 1918 году в Петрограде в основном с флотскими офицерами, капитан 2-го ранга Г. Е. Чаплин впоследствии вспоминал: «Должен сказать, что к маю 1918 года я не избег общей участи и состоял в рядах “тайной” офицерской организации, коим в те дни в одном Петербурге имя было легион. Состоя даже в рядах ее “штаба”, я прекрасно сознавал всю беспомощность нашего положения, главным образом, в силу полного нашего безденежья, и вся наша деятельность в те дни выражалась в переправе лиц к союзникам на Мурман. В те дни во главе этой организации состояло, кроме меня, еще три лица: военно-морской врач, гвардейский полковник и полковник Генерального штаба».

Большевистское правительство, отменив пенсии, заработанные на службе в дореволюционной России, всем кадровым офицерам, в том числе и флотским, бросило их на произвол судьбы, поставив офицеров и их семьи на грань выживания. В условия, когда квартиры и дома многих офицеров были разграблены или реквизированы большевиками, офицеры с семьями были вынуждены ютиться по чужим углам. Чтобы прокормить свои семьи, офицерам приходилось устраиваться работать грузчиками, чернорабочими, торговать гуталином и спичками, продавать домашние вещи.

В первой половине 1918 года многие молодые, здоровые офицеры торговали газетами или служили на посылках. Они не верили в долговечность большевистского строя, еще меньше они верили, понимая свою разобщенность и отсутствие денежных средств, в успех предстоящего противобольшевистского восстания в Петрограде и, по примеру Финляндии, возлагали надежды, как ни прискорбно это звучит, на германскую армию, которая в течение двух недель очистила от красных Финляндию. По воспоминаниям очевидцев, в те дни обывательская масса Петрограда представляла собой толпу, полную апатии, забитости и страха.

Жутко было в Петрограде — оборванные провода, черные провалы выбитых стекол, разграбленные, заколоченные досками магазинные витрины. В некоторых из витрин сохранились еще жестяные рекламные щиты со следами нарисованного былого изобилия.

Глядя на окружающую его разруху, Бруно Садовинский не верил, что магазины эти когда-нибудь откроются вновь. Город окутывала зловещая тишина, лишь иногда нарушаемая звуком далекого выстрела или гулом бьющегося на ветру оторванного кровельного листа.

Все, что раньше говорилось в Гельсингфорсе о положении в Петрограде, и во что не верилось в относительно благополучной Финляндии, теперь Бруно видел своими собственными глазами. Транспорт города был парализован, система снабжения рухнула. Фактически Петроградом правили бандиты и налетчики, а единственно реальной силой в городе были отряды матросско-солдатской анархической вольницы, изрядно поднаторевшие в обысках и реквизициях, но не в борьбе с бандитами. Да и эти отряды сплошь и рядом состояли из уголовных элементов, которым просто нравилось форсить в матросской форме: «Ша, анархия — мать порядка!»

Почта и телеграф в городе не работали. Совет народных комиссаров большевиков передавал свои директивы только через Царскосельскую радиостанцию или через радиостанции кораблей.

Садовинский видел, что, взяв осенью прошлого года власть, большевики не дали народу ни мира, ни хлеба, ни порядка. Все обещания большевиков оказались блефом, а все их «громкие» декреты — пустыми бумажками!

Косвенно критическое положение в Петрограде зимой 1918 года подтверждает и бывший матрос крейсера «Диана», ставший впоследствии комендантом Московского Кремля, П. Мальков в своих воспоминаниях «Записки коменданта Кремля», где он приводит обращение по радио (радиограмму) от 22 января (4 февраля) 1918 года Совета народных комиссаров:

«Всем, всем, всем!

Ряд заграничных газет сообщает ложные сведения об ужасах и хаосе в Петрограде и пр.

Все эти сведения абсолютно неправильны. В Петрограде и в Москве полнейшее спокойствие.

Никаких арестов социалистов не произведено.

С продовольствием в Петрограде улучшение; сегодня, 22 января 1918 года старого стиля, петроградские рабочие дают 10 вагонов продовольствия на помощь финляндцам».

Текст этой радиограммы облетел весь мир. Большевики, не стесняясь, отнимали у людей в Петрограде последнее, вывозили продовольствие за границу и делали вид, что в городе все спокойно!

Далее матрос П. Мальков сам же пишет об этом, правда очень аккуратно и малословно: «По-прежнему не хватало продовольствия, топлива, одежды. Многие фабрики и заводы стояли».

Послереволюционная зима в Петрограде не была ни особенно снежной, ни особенно морозной. Зима как зима. И в тоже время она была разительно не похожа на все предшествующие петербургские зимы. Заводы Петрограда останавливались один за другим. Прекратили работу: завод Леснера, завод Нобеля, Трубочный завод, фабрика «Скороход», Кабельный завод, Механический завод, Невская ниточная фабрика, Путиловский завод, Обуховский завод, завод «Русский дизель» и многие другие.

В керосиновых лавках города внезапно пропал керосин. Квартиры петроградцев стали медленно погружаться во тьму. Вслед за этим в городе стало катастрофически не хватать угля и дров, а потом и продовольствия. Преступность, расцветшая в революцию пышным цветом, приобрела открытый и массовый характер. Грабить и убивать в Петрограде стали теперь среди бела дня, на глазах у всех. Этот криминальный разгул в Петрограде был возможен потому, что фактически получил от властей морально-политическую санкцию: идеологи большевиков, левых коммунистов, эсеров и анархистов усмотрели в грабежах стихийное проявление классовой борьбы. Воровство и разбой именовались ими революционной «экспроприацией» и «реквизицией». Бандиты и грабители чувствовали себя героями революции. Еще бы, не чувствовать себя «героями», когда революционеры-анархисты в своем манифесте обращались к преступному миру России с призывом: