Из круиза с любовью - Осипцова Татьяна

Антонина жаловалась, что одурела уже, дома сидючи с ребенком, даже к подружкам сходить для нее проблема: свекровь то на дежурстве, то в театр намыливается, то в санаторий.

Мама убеждала меня, что Тонька не должным образом относится к своим материнским обязанностям, при каждом удобном случае норовит смыться из дома, говорит ― к подругам, а приходит за полночь. Разве это дело, годовалого ребенка бросать ради того, чтобы по дискотекам телесами трясти?

Я успокаивал мать и себя тем, что девчонка еще молодая, ей повеселиться охота, что она там в своей деревне видела! И как-то сам не заметил, что моя половина стала уже вполне городской, по крайней мере внешне. Она интуитивно перенимала ухватки и манеру одеваться у москвичек. После родов похудела, стала как-то суше, но при высоком росте и отличных пропорциях ее это не портило, наверное, она приблизилась к модельным стандартам. Остригла косу, дома носила хвост, на улицу выходила с распущенной, чуть ниже лопаток гривой слегка вьющихся волос. Если раньше привлекала внимание ее простая, но яркая внешность, то теперь Тонька выглядела так, что хоть на подиум выставляй. Она стала краситься, у нее появились модные шмотки. На мои вопросы, откуда, отговаривалась: подруга дала поносить, сменялась, купила по дешевке… Я никогда в бабских тряпках не разбирался, и верил, когда она говорила, что я это платье видел сто раз, она просто немного его переделала. Потом уже сообразил, что наверно уже тогда кто-то делал ей подарки.

Через пару лет сама Антонина стала настаивать разъехаться с родителями: «Всю кровь из меня свекровушка выпила своими придирками по санитарии и воспитанию ребенка. Ты-то дома нечасто бываешь, а у нас тут каждый день война из-за ерунды».

Пришлось поговорить с родителями. Отцу очень не хотелось из центра уезжать, это была квартира еще его деда. Но тут мать вступилась и сказала, что если она этого безобразия ежедневно видеть не будет, то может чуть дольше проживет. Договорились, что на выходные они будут внука забирать к себе. Продали квартиру прадеда, купили две маленьких, в разных концах Москвы. Перевез я семью в новую квартиру и на лето девяносто пятого укатил под Тюмень ― мы с двумя ребятами подписали договор на изыскания. Эта экспедиция для меня была очень важна, уже тогда появилась мысль о создании частной геологоразведочной фирмы.

Возвращаюсь в сентябре домой. Радостный: все, что надо, разведали, и на следующий год задел есть, предварительные переговоры уже прошли. Ты знаешь, это очень важно для мужчины ― уметь зарабатывать деньги и при этом делать дело, которое любишь.

– Не только для мужчины, ― вставила Вика, понимающе кивнув, ― у меня тот же случай.

Прежде чем продолжить, Володя помолчал.

– И вот, спешу я, значит, домой, новостью поделиться, что начал хорошее дело, деньги теперь будут… Только вошел, хотел жену обнять, а она мне: «Давай разводиться. Тебя по три месяца дома не бывает, разве это семья? Сашка забыл, как ты и выглядишь. А я при живом муже как соломенная вдова, везде одна хожу. И вообще, я уже другого люблю».

Я настолько ошарашен был, что даже на сына не посмотрел, как был, с рюкзаком за плечами, развернулся и поехал к родителям… Мама известие восприняла спокойно, даже с радостью. Сказала, что давно нечто подобное подозревала. Оказывается, Сашка не только все выходные проводил у дедушки с бабушкой, но и на неделе частенько оставался на круглые сутки в садике, она это случайно узнала.

По правде, мне так погано было, что выяснять ничего не хотелось. И не потому погано, что любил Тоньку, это уже давно прошло ― а потому, что обманула. Когда она Сашку на выходные к моим привозила, я в комнате отсиживался, чтобы ее не видеть. Но однажды она сама в комнату вошла.

«Надо, ― говорит, ― Вова, нам жилищную проблему решать. Ты с нами не живешь, вот и выписывайся к родителям». ― «Куда, ― говорю, ― на голову к ним?» ― «Но не разменивать же однокомнатную квартиру? Ты что, хочешь, чтобы я с ребенком в коммуналке оказалась? Это же твой сын! Тебе что, для сына квартиры жалко?»

Я плюнул и выписался, а вскоре мы официально развелись. Тонька продолжала привозить Саньку на выходные, правда, не всегда мне удавалось с ним побыть. И вдруг через три месяца моя бывшая заявляется и требует от меня бумагу: разрешение на выезд сына на ПМЖ в Америку. Оказывается, она успела выйти замуж за американца, с которым познакомилась через брачное агентство, и собирается с ребенком к нему. Я в шоке, а она объясняет, что для Сашки так будет лучше, мол, Америка ― страна больших возможностей, а в России разруха и безработица, и неизвестно, что завтра будет. Ее новый муж Ричард имеет свой бизнес, детей обожает, и с Сашкой у него прекрасные отношения. Они будут жить в Калифорнии, где чудесный климат, с московским не сравнить. Она хочет счастливого будущего для своего ребенка и так далее… Тут я не выдержал: «Да не о ребенке, а о себе ты думаешь! Подцепила богатого американца и счастлива!» ― «Не думала бы о Сашке, ― ответила Антонина, ― тебе бы его оставила!»

Ну да, она бы так и сделала, только ее Ричард мог это неправильно понять. В следующий раз они с ним вдвоем приехали меня уговаривать. Я увидел, что Дик нормальный мужик: глаза честные, даже наивные какие-то. Уверял меня, что будет хорошим отцом моему ребенку, что дети ― это главное, и в Америке, бывает, в одной семье живут дети от четырех разных браков супругов. Про семейные ценности мне втирал и все такое… Говорил, что мой сын никогда ни в чем не будет нуждаться и, если у меня возникнет желание, я всегда смогу с ним увидеться… Ну да, всего-то ― океан перелететь!.. Но все-таки лучше, чтобы я отказался от отцовских прав, тогда в Америке он сможет Сашку официально усыновить, это даст ему много преимуществ, ту же американскую фамилию. Много чего он мне наговорил, и все, в принципе правильно… Короче, я согласился. Дик уверял, что Саня все равно будет помнить, кто его биологический отец. Представляешь, так и выразился ― биологический!

Володя замолчал и отвернулся.

– И они уехали? ― спросила осторожно Вика.

– Да. Я подписал отказ от родительских прав. Моих стариков чуть инфаркт не хватил, когда я им об этом сказал. Но ты вспомни, какое тогда, в начале девяносто шестого, время было? Люди стремились уехать из России всеми правдами и неправдами, казалось, у нашей страны нет никакого будущего! Если бы я оставил сына себе, еще неизвестно, как бы все сложилось. Мама с отцом были уже пенсионеры, но продолжали работать, и все равно на жизнь еле хватало. У меня перспективы появились, но при общей нестабильности, инфляции, разве в чем-нибудь можно было быть уверенным? К тому же моя работа связана с длительными отъездами, а на кого оставлять сына? На своих стариков побоялся такую обузу вешать. То есть, я подписал отказ не оттого, что сына не любил, а из лучших побуждений…Ты осуждаешь меня?

Володя ожидал ответа, Вика довольно долго молчала.

– Даже не знаю, что сказать. Наверно, вы, мужчины, иначе устроены. Я бы дочь отдать не смогла. Хотя работа моя тоже с командировками связана, правда, не слишком долгими.

В разговоре наступила пауза, потом Володя усмехнулся невесело.

– А Тонька все-таки напоследок подлянку мне устроила. Я их проводил, и думаю: что у родичей тесниться, могу теперь в своей квартире жить. Приезжаю, а там новая дверь и новые жильцы. Оказалось, Антонина еще до развода квартиру продала, хотя куплена и оформлена она была на мое имя. А я совсем забыл, что, уезжая в экспедицию, оставил ей генеральную доверенность ― надо было кое-какие дела завершить, а я не успевал. И вот представь, девочка из таежной глуши сообразила, что можно по доверенности продать квартиру с отсрочкой вселения ― чтобы я не знал. Новые жильцы сказали, что переезда ждали почти полгода.

Ладно, я в шоке, а ты представь, что было с моими родителями?.. Мать вопила: «Я тебя предупреждала! Я чувствовала, что от этой поганки ничего хорошего не жди! Порядочному человеку в голову никогда бы не пришло располовинить чужую собственность, и продать ее, не имея на это никаких прав! Гадина! Аферистка!» Отец молча глотал нитроглицерин и только смотрел укоризненно. Мне было так стыдно, что я уехал в Пушкино в вагончике жить. Через некоторое время и я, и родичи успокоились. Сели, поговорили, и пришли к выводу, что может эти пятнадцать тысяч долларов ― последнее, что мы можем для Саньки сделать. Если, конечно, ему от этого что-нибудь обломится…