Мои девяностые: пестрая книга - Любовь Аркус

На все, что происходило дальше: выборы, «Россия, ты одурела», Жириновский, «Голосуй или проиграешь», — на это все я смотрел уже просто с циничным презрением. Я никогда не участвовал ни в каких акциях, но все последующие годы читал газету «Лимонка» и страшно этим ребятам симпатизировал. Мне казалось, что это по крайней мере весело, лихо, зло и не похоже на всю эту ****скую систему, у которой уже руки по локоть в крови, которая уже залезла в Чечню, и непонятно, что она там творит. Кумиры моей перестроечной молодости оказались откровенными мудаками и вдобавок убийцами. Главным утешением для российского интеллигента в 1990-е была строчка: «Ворюги мне милей, чем кровопийцы». Но на самом деле утешать себя было нечем: не было каких-то ворюг, отдельных от кровопийц, ворюги кровопийцами и были. Случившееся на моих глазах перерождение людей, которые сокрушили Советский Союз и как будто бы начали строить свободное справедливое общество, в убийц и мудаков было для меня совершенно шокирующим.

ПИР ВО ВРЕМЯ ЧУМЫ

Бескомпромиссным бойцом с победившей российской демократией я не был. Я не собирался идти на баррикады, жертвуя очередной вечеринкой. И посещение клуба «Птюч», на который мне никогда не хватало денег, было для меня гораздо важнее и интереснее, чем Белый дом и газета «Лимонка». Была какая-то молодая дурь, и пьянящее ощущение от всего, что вокруг происходит, оказывалось сильнее, чем любые идеологические или даже, может быть, моральные соображения. Тебе жизнь говорит: «Слушай, определись уже, займи какую-то позицию». А ты говоришь: «Не хочу я занимать никакую позицию, я хочу на танцы».

То, что реформы превратились в сплошной вещевой рынок и в «МММ», мне не нравилось как минимум эстетически. Этот мир темных улиц, на которых стоят нищие старики с батоном белого хлеба, который они надеются чуть дороже перепродать, эти бабушки, умоляющие тебя купить у них майонезные банки... Этот мир, который одномоментно стал состоять из огромного количества несчастных, нищих, разорившихся, при этом добрых, советских, с узнаваемыми лицами людей, впавших в совершеннейшее ничтожество. На твоих глазах происходило какое-то достоевское унижение, которое претерпевали люди только ради того, чтобы заработать копеечку и купить себе хлеба и лекарств. Не то чтобы денно и нощно думал, как же им помочь, нет. Может быть, сейчас я бы думал об этом, а тогда это просто была невыносимая картинка — кошмар, от которого хотелось отвернуться, но он преследовал тебя повсюду.

И в телевизоре почему-то ты видишь обязательно людей, которые не просто поют плохие кабацкие песни или шутят плохие шутки; они обязательно жрут при этом, они сидят за столами, обильно усыпанными какими-то апельсинами и осетринами. Почему-то считалось возможным перед нищей страной обязательно кичиться горами еды. В начале 1990-х был такой распространенный жанр «презентация», оскорбительный и бессовестный. «Презентовали» все. Там происходят какие-то лукулловы пиры, а в соседнем здании обычный человек, сотрудник библиотеки или музея, идет в столовку и просит гречку полить бесплатно подливкой, потому что на мясо денег у него уже нет. И попутно по телевизору тебе рассказывают про курс реформ, про то, что надо принять еще один закон, и вот за ваучер ты получишь две «Волги», а ты несешь его в какую-то подворотню, тебе дают копеечную сумму, которой даже на пару ботинок не хватает.

АНОМИЯ / НАСТОЯЩАЯ ЖИЗНЬ

Это была чистейшей воды аномия. Резкое обрушение всех законов и норм, ситуация, в которой все прежние правила перестают действовать. Все правила, ценности, в которых мы были воспитаны, всё, чему нас учили когда-то взрослые, — всё перестало существовать. Оказалось, что нужно жить, думать, чувствовать как-то по-другому. И даже не то чтобы прямо противоположным образом, а вообще непонятно каким. Мы оказались в самолете, имитирующем невесомость. Понятно, что он не упадет, а как-нибудь выправится... но это ощущение, что не за что ухватиться, и непонятно, чем этот полет закончится, люди на каком-то физиологическом уровне переживали. Я в меньшей степени, но тоже.

Обучение в университете заканчивалось, у меня в руках оказались немыслимая в прежние времена свобода (никакого принудительного «распределения») и невиданные раньше книжки. И это тоже было интереснее, чем многое другое. Всю первую половину 1990-х мы пили и плясали, да, это правда. Но при этом бесконечно читали: Борхеса и Кортасара, Бердяева и Флоренского, Фуко и Бодрийяра — всё на свете. Многие мои университетские знакомые, как я сейчас понимаю, натурально сошли с ума от обилия книг, которое в этот момент появилось.

Ну а где-то с середины 1990-х или чуть позже уже что-то стало новое происходить. Не открывание ранее подцензурного, запретного, прочно забытого или непереведенного, а именно что появилось новое. Вот только что всюду был сплошной Шуфутинский и ничего кроме, а вот появился «Мумий Тролль». Вышел фильм «Брат» или роман «Чапаев и Пустота». Включаешь телевизор, а там уже не «презентация» с возлияниями и обжорством, там сидит Артемий Троицкий и показывает модные клипы. А вот Константин Эрнст изображает Копполу или Фасбиндера в программе «Матадор» — и он тоже воспринимается как наш человек, который сейчас возьмет в руки всю власть, и тут-то и начнется настоящая жизнь. Возникло ощущение, что наши люди сейчас займут командные высоты. И начинает казаться, что все, что вокруг происходит — это не просто разруха, бедность, унижение и прочее, а в этом есть какая-то надежда; дикий переходный период сейчас закончится, и начнется совсем другая интересная жизнь, не только для меня, а для всех.

Сергей Бодров — не только в роли Данилы, но и вообще как персонаж на кинои телеэкране — во многом был символом этой жизни, которая вот-вот должна начаться. Нормальный, честный, веселый, открытый, ничего не боящийся человек. «Слышь, малая, никакая тварь тебя тут не обижает? Ты скажи, если что», — как он говорит в фильме «Сестры».

Как-то в самом конце 1990-х я брал интервью у одного из тогдашних медийных начальников, сейчас он человек крайне оппозиционных взглядов, и он совершенно искренне говорил мне: «Все у нас будет хорошо, если на выборах победит Владимир Путин». Верьте не верьте, но Путин тогда, конечно, был до известной степени Данилой Багровым. Или Земфирой. Все они были обещанием чего-то честного, искреннего, сильного, что в предыдущее десятилетия было утрачено. И все они по разным причинам это обещание не выполнили.

КОНЕЦ 1990-Х

Девяностые