Святослав. Хазария - Валентин Гнатюк

– Дякую тебе за добрую службу, – сказал, вставая, князь, – а сие непросто в одиночку средь вражьего стана, красно дякую!

– Все мы Перуновы воины, князь, каждый на своём месте, а за доброе слово благодарствую! – Старик встал, выпрямился и с достоинством поклонился.

Святослав возвращался к дружине, которая уже готовилась к выступлению в поход, всё ещё под впечатлением от встречи с изведывателем. «Каждый на своём месте», – звучали слова старого воина. Далеко не каждый, даже очень храбрый и умелый воин, сможет делать подобную работу. Здесь храбрости да удали мало, а порой они даже во вред могут стать. Тут главное спокойствие, рассудок и самообладание, ведь никто на помощь не придёт, никто спину не прикроет, а ошибка, даже самая малая, не только жизни стоит – испорченное дело тысячи воев может обречь на напрасную гибель. Князь повернулся к Ворону, сказал веско, будто каждым словом печать свою княжескую наложил:

– Такие люди, как этот старик, для нашей дружины дороже злата, проследи, чтобы семьи их ни в чём не нуждались как при жизни, так и в случае гибели!

Они подошли к тому месту, где стоял стременной князя с готовым к очередному гону конём.

– Обоих Горицветов, Притыку и Инара темников ко мне! – коротко приказал Святослав, не садясь на коня. В ожидании темников он задумчиво глядел на блиставший вдалеке Дон. После разговора со старым изведывателем вспомнился Булат. Как вовремя он упредил о нападении хазар на Киев! Где теперь Булат со своим полком, успел ли уйти от быстрых хазарских тем, скрыться от их зорких разъездов?

Темники внимательно выслушали сообщение о том, что хазары собрали великое войско, числом в тьму тем, призадумались.

– Наскоком Итиль не взять сейчас, думаю, – пророкотал задумчиво Притыка, – они, видать, крепко по сусекам поскребли от страху перед нашими мечами.

– Вот что я предлагаю, братья-темники. – Святослав понизил голос. – Притыке пойти к устью Дона-реки, в Танаис. В нём посадники наши ещё со времён Олеговых сидят, и град тот есть русский, там можно и припасов воинских, и ратников в боевом деле смекалистых взять. А Инар с Горицветом-старшим уходят на полночь, там из люда славянского, что под хазарами доселе был, пополнение наберёте и к Итилю выйдете с тылу, с полуночи, вдоль берега Волги спуститесь нежданно и упадёте им на голову, как снег среди лета! – одними уголками губ усмехнулся Святослав. – Сам я пойду тем же путём, как доселе шли, – на полуденный восход. По дороге тоже пополнение, припасы соберу да новичков ратному делу, сколь успею, подучу. Через две седмицы встречаемся всеми силами у Итиля и там уже дадим хазарам жару!

– Постой, княже, сам же говорил, что хазары собрали великую рать! Не думаю, что они будут ждать, пока мы пополним запасы и объединим силы. По разрозненным тьмам легче ударить, и подмога может не подоспеть! – тревожно возразил Горицвет-младший.

– Верно речёшь, брат, – спокойно ответил князь. – Потому мы с тобой должны всё сделать, чтобы хазары не ведали про то, что дружина разделилась. Будем вдвоём с тобой то размыкаться, то снова сходиться, ты чуть полуночней какого хазарского князя атаковал, а я, гонах в пяти, другого на полудне достал, потом снова вместе, и опять ненадолго расходимся. Враг должен думать, что мы идём на него единой дружиной.

– Будем раздувать щёки и пускать хазарину пыль в глаза, – рассмеялся Горицвет.

– Умно придумано, княже! – одобрительно закивали темники.

– И ещё, братья, – Святослав снова вспомнил старика изведывателя, – много новых людей в наших тьмах прибавилось, очень может статься, что среди них лазутчики каганские есть, а потому разделяться тьмам и уходить тайно. Ты, Инар, и ты, Горицвет, сейчас, как с привала снимемся, отстанете, а как пыль за нашими тьмами из виду скроется, уйдёте тихо на полночь. А ты, брат, – он повернулся к Притыке, – свою тьму уведёшь ночью, когда вся дружина крепко спать будет после дневного перехода.

– Лучше под утро, когда самый сладкий сон, – уточнил Притыка.

– Добро, делай как знаешь, – согласился Святослав.

Темники быстро стали расходиться, только младший Горицвет задержался.

– Что печален, брат? – спросил князь.

– Знаешь, Святослав, подле тебя пребывая, я тоже понемногу волховскому чутью научаюсь. Так вот, чутьё это мне тревожное что-то вещует… – грустно сказал Горицвет. Потом подошёл, обнял друга за плечи и попросил, глядя ему в очи: – Слово дай, что, пока нет меня рядом, не станешь лезть головой в петлю, как в прошлый раз, когда мы с Притыкой едва подоспели тебе на выручку!

– Эге, брат, ты меня коришь за отчаянность, а сам будто не такой! – воскликнул князь. – Это ещё надо поглядеть, кто из нас горячее!

Горицвет улыбнулся впервые за их беседу.

– Мне можно, я темник простой, а ты князь!

– Ладно, брат, даю слово! – примирительно сказал Святослав и так обнял друга, что у того, кажется, кости затрещали.

– Чистый медведь! – опять засмеялся Горицвет.

Они ещё по разу хлопнули один другого по плечу и расстались.

Когда дружина остановилась на ночлег, тьма Притыки расположилась чуть поодаль.

На заре затрубили турьи рога. Крепко спавшая до того мгновения дружина враз загудела, задвигалась, будто огромный пчелиный рой или муравейник.

– Гляди, а куда же это подевалась та тьма, что подле нас ночевала? Будто в воздухе растаяла! – удивлённо таращил глаза новобранец из пополнения на то место, где вечером располагались люди и кони, а сейчас только примятая трава напоминала о них.

– Ты меньше вопросов задавай да лепше приказы выполняй! – строго одёрнул его наставник из Святославовых воев. – Коли исчезли, значит, так надо, а ты шевелись, скоро уж молитву Богам творить, а ты ещё умыться не успел, живей!

Вскоре, умывшись холодной водою из небольшой речушки, подле которой расположились на ночной привал, воины уже стояли на молитве, славя богов киевских, а когда перед строем вышел князь Святослав, встретили его троекратным раскатистым: «Слава! Слава! Слава!»

Глава 4

Заклятие

Старый Водослав молол муку. Засыпая в ковш зерно, прислушивался, ладно ли работает мельница. Скрип движущихся частей смешивался с шумом воды, шелестом камыша, болтовнёй лягушек и щебетом птиц за плотиной. А может, и сам древний веками Водяной бормотал что-то в полусне, а Русалки с Вилами, чтобы не разбудить его, тихо шептались о своих делах в камышовых зарослях.

Привычно плещет вода в ручье, скрипит мельничное колесо, ласково пригревает солнышко – и под эти умиротворяющие звуки нет-нет да и вздремнёт старик ненадолго, прежде чем засыпать очередную порцию зерна.

Вот и сейчас задремал, а перед ним чудное видение предстало: будто идёт по лесной тропке молодица, а на руках у неё дитя малое. Встрепенулся мельник, протёр своё единственное око. Глядь, а молодая жена с младенцем в самом деле к нему направляется. Так это же Овсена, дочь вдовы Молотилихи! – признал старик. Засыпав ещё зерна, он велел Мирославу, подставлявшему под жёлоб мешки для готовой муки, приглядывать за мельницей, а сам поспешил навстречу Овсене.

– Здравствуй, отец Водослав! – поклонилась молодица.

Старик заулыбался в ответ, отчего его иссечённое глубокими шрамами лицо стало ещё страшнее. Но Овсену это не смутило, она знала, что, несмотря на ужасный вид, старый мельник имеет добрую и щедрую душу. Конечно, когда в первый раз увидела его, испугалась. Но потом привыкла и теперь приходила к нему за советом и просто в гости, как к собственному деду.

– Здоровья тебе, Овсенушка, и сыну твоему Мечиславу! Добро пожаловать, рад, что не забыли старика! Проходи, садись! – Он указал на дощатый столик с лавками в тени старой груши.

Усевшись напротив молодицы, Водослав по привычке вытянул плохо гнущуюся правую ногу.

– Как дела твои, всё ли ладно? – спросил он, глядя на голубоглазого младенца с мягким светлым пушком на голове, который, не обращая ни на кого внимания, принялся изучать муравья, ползшего по столу.

– Благодарность пришла сказать тебе, отче, за совет добрый, за то, что с матерью помириться надоумил. – Перед Овсеной вновь, как наяву, предстала та встреча с матерью, когда она в сопровождении Мирослава вышла из лесу и узрела её, сидящей на камне у тропинки. По облику, по ссутулившимся плечам и погасшему взору Овсена сразу поняла, как страдала матушка всё это время, какую боль она несла в сердце своём. Боль на грани жизни и смерти. Как мать долго глядела на неё непонимающим взором, а потом рванула, да не смогла подняться. Овсена подбежала к матери и с криком: «Прости меня, мамо!» – упала перед ней и обняла колени. Молотилиха прижала голову дочери к груди, выдохнула: «И ты меня прости, дочка! Прости свою глупую мать! Не держи зла!» И обе заплакали долгими слезами очищения. А потом, поддерживая друг друга, медленно пошли домой.

– Матушка сама уже догадывалась, кто отец ребёнка, – продолжала Овсена. – А я тогда, придя от тебя, отче, всё ей рассказала как есть и про то, что мы со Святославом в Священной роще перед Яро-богом и свидетелями мужем и женой наречены. Уразумела меня матерь, а я – её, она теперь в Мечиславе души не чает, – улыбнулась Овсена. И тут же глаза её вновь стали тревожными.