Не от мира сего-3 - Александр Бруссуев

— Взять, Жужа! — сказал он, указывая на какую-то огромную собаку, как раз вышедшую из-за угла дома, демонстративно не замечающую Садка.

Два раза повторять не требовалось. Пес, хоть и не мог теперь произносить звуки[79], но слух у него оставался превосходным. Молча, без всяких рычаний и, тем более, лая, он бросился грудью на своего собачьего врага, который слегка опешил от такого поворота событий.

Однако Жужа был меньше габаритами, поэтому, сбив соперника наземь, удержать его в таком положении не сумел. Они поднялись на задние ноги, оперлись друг о друга передними и отчаянно завертели головами, пытаясь клыками ударить друг друга с наибольшим ущербом для противника. Местный пес рычал и временами просто орал, как оглашенный.

На звук собачьей свары все прочие псы с окрестностей откликнулись незамедлительно: забрехали и побежали к бьющимся кобелям с самыми серьезными намерениями порвать чужака. Садко они тоже принципиально не замечали. А он видел всех, каждого подбегающего встречал метким ударом своей дорожной палки по хребту и иногда добавлял пинком под зад, если собаки по каким-то своим причинам — глупости, пожалуй — не убирались восвояси.

Жужа, гарцуя на задних лапах, имел в сравнении со своим более рослым соперником преимущество, которое он и использовал — исхитрившись укусил того в незащищенный живот. Это было началом конца драки.

А полным концом послужило появление невысокого дядьки в вычурно богатой одежде с тонким носом и очень подвижными ноздрями, жидкой бородой и нездоровым землистым цветом лица. Он был не один, какие-то мутные личности, всегда угодливо глядящие на своего хозяина, терлись рядом.

— Гордый! — прокричал дядька. — А ну — ко мне.

Большой пес, облегченно вздохнул, отстранился от Жужи и с видом побитой собаки пошел на зов. Садко сразу же подступил к своему псу, наклонился к его уху и прошептал, чтобы больше никто не слышал его слов:

— Хорошо. Молодец. Умница.

Жужа в знак того, что понял, пару раз вильнул хвостом.

— Это откуда же у нас такой красавец пожаловал? — громко спросил нарядный дядька.

Садко почему-то показалось, что он задал вопрос своей большой собаке с дурацкой кличкой «Гордый». Он даже с интересом посмотрел, что же этот побитый Гордый ответит.

Но пес угрюмо вылизывался, будучи за спиной личностей и в разговоры вступать не спешил. Зато кто-то из холуев суетливо подбежал к ливу на полусогнутых ногах и, свирепо вращая глазами, зашипел:

— Отвечай князю, смерд.

— Сам ты смерд, — ответил Садко и повернулся, чтобы уйти.

К нему бросились сразу несколько княжьих спутников и схватили за рубаху. Жужа сей же момент хватанул ближайшего за ногу, потом, другого, прочие опасливо отбежали. Укушенные жалобно запричитали.

— Хочешь, чтоб собаку твою пристрелили? — спросил князь.

— Нет, — ответил Садко. — Не хочу.

— А придется, — усмехнулся дядька. — Или плати моим людям за увечья.

Музыкант на это ничего возразить не мог: это же надо, чтоб в первый же день на какого-то сомнительного Гордого нарваться, да еще и с вредным хозяином! Удрать уже не удастся, потому как около них начал кучковаться народ, с интересом ожидающий развязки. Не прошло и нескольких мигов, как они с Жужей оказались в самом центре людского круга под перекрестными взглядами зевак. Одно успокаивало, что теперь из луков стрелять не будут — еще попадут в кого!

— Ну, что молчишь? — настаивал князь. — Или в вашей Водской пятине[80] не принято отвечать за свои поступки?

— Да он с Обонежской[81], - сказал кто-то из толпы. — Вон, дикий, как хийси[82].

— А пес-то у него хорош!

— И шкура хорошая — нашему князю Ярицслэйву как раз на шапку! — сказал один из укушенных и посмотрел, словно ожидая поощрения, на нарядного дядьку.

«Вот тебе и сходил в Новгород», — уныло подумал Садко. — Слэйвин Ярицслэйв по слухам, доходившим до Ладоги, нрава был буйного, если не сказать — помешанного.

— Это пускай Олаф решает, — крикнул кто-то. — Его надо спросить. Он — власть.

— Ага, власть! А Ингегерду получить не сумел!

Дело оборачивалось конфликтом. Садко знал Ингегерду, даже видел разок, когда на праздник Красной Горки она пришла поглазеть кулачные бои. Говорили, сбежала она от мужа своего Ярицслэйва. Отец ее, Олаф Шётконунг, поступил в свое время по-свейски: назначил свадьбу дочери с Олафом, сыном Харальда Гренландца, а сам почему-то тайно под венец с Ярицслэйвом отправил. Против воли Ингегерды, потому что любили они с Олафом друг друга, говорят.

Конечно, кто такой Олаф? Знатного рода, но нищий, как церковная крыса. Папашка его, Гренландец, уплыл на закат, да обратно и не вернулся[83]. Сам же Олаф добывал себе состояние в Англии, рубясь, сначала за датчан против чиганистых баронов, потом уже за англо-саксов против всех, в том числе и датчан. Богатства особого не добыл, зато добыл себе имя.

Приехал жениться, а тут такой конфуз: уволок Ярицслэйв возлюбленную Ингегерду в Ливонию, где, словно спрут, опутал преступными связями землю, своими деньгами добиваясь власти. За ним в те времена уже был контроль над обширной Шелонской пятиной[84]. Но этого было мало, Деревская пятина[85] и Бежицкая[86] постепенно скатывались к сочувствию слэйвинскому князю. А что тут поделать? Слэйвинов развелось, как собак нерезаных, вдобавок попы, что из Батиханства, что из Византии, просочившись, принялись население охмурять. Поди, сохрани тут моральную стойкость!

Однако Ингегерда, прознав, что Олаф-то ее не сгинул в баталиях, Ярицслэйва послала так далеко, что дальше был только ее папашка, Шётконунг. Села на коня — и через день уже в Ладоге. А тут и Олаф подоспел. Да не один, а с сыном малолетним Магнусом, оставив в Свее жену Астрид, сводную сестру Ингегерды, которую навязал ему хитрый свейский сводник-отец.

Ярицслэйв понял сразу же, что дело — труба. Ливония восстанет, слэйвинов стряхнет в тартарары, мало не покажется. Надо было искать выход.

И он нашелся.

Сам Ярицслэйв, обернувшись князем, жил на берегу Ильмень-озера, в городище, прозванном Рюриковским — в Новгороде ему оседлость была противопоказана. Все-таки не представитель коренного населения. До города на резвом коне — сущий пустяк, два полета томагавка. Никто и не заметил, как в самом центре на правом берегу Волхова образовалась Ярицслэйвово Торговое Подворье. А где ночует князь — в апартаментах в Городище, либо в Палатах Подворья — никто и не проверял.