Александр Первый: император, христианин, человек - Всеволод Глуховцев

У нас образцом подобного возвышенно-грустного рода стал на века бросок Кавалергардского полка под Аустерлицем. Вообще-то, слово «кавалергард» есть некоторая популярная мифологема, охотно тиражируемая масс-культурой, примерно так же как и слово «гардемарин»; но то, что элитную кавалерийскую часть издавна овевал особенный гвардейски-петербургский шик – это уж, конечно, так. Цвет служилого дворянства! попасть в Кавалергардский полк было голубой мечтой любого честолюбивого дворянского юноши тех лет. И ясно, что слава о подвигах такого воинства куда громче, нежели ничуть не меньший подвиг какого-нибудь скромного провинциального полка.

Что нисколько не должно отменять и принижать собственно храбрости кавалергардов. Под Аустерлицем их товарищи по гвардии попали в тяжёлое положение: один из военачальников, генерал-лейтенант Кологривов, неудачно расположил подразделения Конного и Гусарского полков, и их смяла атака конных егерей генерала Раппа и полковника Морлана [85]. Расстройство в рядах кавалерии позволило французам навалиться на пехотные Преображенский и Семёновский полки; те, перестроившись, успешно отразили первый натиск противника. Удачно сработала и артиллерия генерал-майора Касперского, залпом картечи сильно выбившая ряды вражеских всадников – в числе прочих был убит полковник Морлан.

Но не оплошала и французская пехота. Поддерживая свою кавалерию, стрелки осыпали пулями преображенцев и семёновцев, и те вынуждены были отходить. Егеря с приданной к ним ротой мамелюков [арабов на французской службе – В. Г.] вновь насели на отступающих. В особенно тяжёлую переделку попал Семёновский полк. Ещё немного – и от него вряд ли бы что осталось.

Было около часу дня.

И вот тогда командующий гвардией цесаревич Константин бросил на выручку пехоте гвардейские казачьи части и Кавалергардский полк. Повёл их в атаку сам командир полка генерал-майор Депрерадович.

Это не было таким уж бестолковым приказом, как в случае под Балаклавой – хотя в целом инициатива была упущена уже безнадежно. Союзная армия стремительно превращалась в расползающийся по швам кафтан, в котором начальство пыталось судорожно латать по пять дыр сразу. Атака казаков и кавалергардов остановила французов и позволила пехоте отступить в относительном порядке; другое дело, что наши всадники «приняли огонь на себя», схватившись с более крупными силами врага. Сначала, правда, рубка шла на равных, но лучшее управление войсками у Наполеона сказалось и здесь: к месту боя первыми успели конные гренадеры во главе с маршалом Бессьером – здоровенные парни на огромных нормандских конях, тогдашний аналог современных танковых войск. «Заставим плакать петербургских дам!» – с этим лихим кличем могучие вояки ударили по нашей кавалерии.

Наши не дрогнули. Бились отчаянно. Но силы были уже очень неравны. Французы сумели рассечь Кавалергардский полк на две части; большей удалось отступить, а вот 4-й эскадрон полковника князя Репнина оказался окружён – и тем дамам, что ждали возвращения своих кавалеров именно из этого эскадрона, в самом деле пришлось вскоре горько плакать…

Кавалергардская атака оказалась пиковым моментом битвы. После неё всё сломалось и рассыпалось вконец. Некоторое время в отступлении союзных войск ещё наблюдался какой-то порядок, но довольно быстро оно превратилось в катастрофическое бегство, где каждый сам за себя. Сражение кончилось.

Наполеон считал Аустерлиц своей лучшей победой. Справедливо: то был чистой воды полководческий триумф. Русские солдаты и офицеры были не трусливее французов и сражались не хуже (про австрийцев сказать особо нечего). А вот в той гигантской партии в супершахматы, какой является война, Наполеон, конечно, оказался в данный миг чемпионом.

Ну, а нашему незадачливому коронованному полководцу довелось испить горькую чашу до краёв. В стихии повальной паники ему только и осталось, что бежать в толпе со всеми. Рядом остались двое самых верных, те, кто не чванился, не блистал эполетами, не сверкал орденами: личный врач Виллие (спутник всей жизни императора, вплоть до последнего дня) и берейтор Эне. Орденоносцев же как ветром сдуло. Втроём так и скакали, куда глаза глядят. Рядом с ними упало ядро, всех обдало землёй… Начало темнеть, резко похолодало – беда не ходит одна, все напасти обрушились разом… Долго и неприкаянно мотались по каким-то буеракам, наконец, нашли скудный приют в чешской крестьянской избе, где грязный, голодный, павший духом Император Всероссийский наконец-то в слезах прикорнул на соломе.

Такова была плата за самонадеянность. Аустерлиц стал для Александра сильнейшим ударом – почти таким же, что и смерть отца. Но стало это и уроком, пусть жестоким. Говорят, что после этой битвы император сильно изменился. Больше он никогда не рвался командовать войсками. К людям сделался суше, недоверчивей. Негласный комитет приказал долго жить совсем – очень похоже, что Александра уязвило поведение друзей, перед сражением хвастливых и задорных, а в тяжкий момент испарившихся кто куда. Очень скоро лишился министерского поста Чарторыйский, отдалился Строганов… Удалили и Кутузова – в Киев, генерал-губернатором. Это формальной ссылкой не назовёшь, даже понижением вряд ли, но явным всё же выглядит здесь нежелание видеть близ себя живой укор.

Хотя многие прочие укоры никуда не делись, так и маячили рядом… К этому времени Александр, похоже, в полной мере осознал нелёгкую правду относительно того, что такое политика мирового масштаба – правду, элементы которой раньше проскальзывали как-то мимолётно, а теперь она предстала во всей весомости и грубости и заставила императора крепко думать.

6

Александр начал политическую карьеру, считая, что его задачей является совершенствование государственного российского аппарата, неуклюжего и малоэффективного. Решение этой задачи, по его мнению, должно привести к созданию справедливого общества, где люди будут счастливы – а вот тогда можно будет сложить с себя царские регалии, забыть о власти и предаться творчеству: наукам, философии, искусству… Впрочем, даже в молодости, наверное, Александр не был столь наивен, чтобы рисовать себе именно такую картину своей будущности, но он предполагал, что сумеет по крайней мере создать условия, могущие вызвать в людях стремление ко всеобщей справедливости, когда они поймут, что вот она! – правда нашего мира, идти надо к ней, по этой дороге… Иначе говоря, он, Александр, может хотя бы указать человечеству путь к счастью; а в этом случае тот самый грех… или пусть это была слабость… ну, словом, то самое, о чём даже вспомнить страшно – даже это может стать оправданным: власть монарха есть свет, который способен путь к счастью озарить. Не для себя, для всех.