Схватка - Михаил Голденков

— К чему? — спросил Иван Андреевич, опустив голову. Его борода уперлась в грудь. — Вы победили, господин Кмитич. Видимо, не за свое дело я взялся, бросив вам вызов.

— Почему же? — Кмитич мрачно усмехнулся. — У вас хорошо получалось грабить и убивать моих людей, захватывать их добро, а самих их туркам продавать. На равных воевать всегда сложнее, господин князь.

— Это верно, — Хованский поднял голову. Его глаза горели злобой.

— Но я не дуэлянт, как вы пан Кмитич. Я полководец. Воюю полками. Сегодня вы победили меня на саблях, но мой полк оказался сильнее. Я не отпускаю вас. Вы — мой пленник. Вы — на моей уже земле. Будь я в Литве, то я бы ушел. Но тут мы находимся в Московии.

— Негоже так, господин полковник! — крикнул какой-то новгордский гусар.

— Верно, — поддержал его другой, — уговор есть уговор. Не позорьте честь воина, княже!

В глазах Хованского мелькнул испуг. Он понял, что вечно капризные новгородцы и сейчас не станут слушаться его. Ситуация возникала позорная, но еще больше позора, если уступить им — так считал сам Хованский. Но кто в таком случае будет задерживать и пленить Кмитича? Хованский не долго колебался. Пусть он сейчас поступит подло, но с честью выйдет из ситуации победителем! Для этого нужно резко без предупреждения ударить Кмитича. Рука Хованского сжала ручку сабли так, что обматывающий ее жгут впился в ладонь московского полковника. Момент был самый подходящий. Кмитич стоял близко, опустив саблю… Самый удобный случай, коротко и быстро ударить оршанского полковника снизу вверх в шею… Нет, тут его могут скрутить и убить свои, те же новгородцы…

Испуг и растерянность придали Хованскому бешенства.

— Отправляйтесь назад в дом, — крикнул он Кмитичу, — не делайте из меня посмешище! Я не дуэлянт! Я солдат! Я не принимаю ваши условия! Я здесь диктую, как быть дальше! Вам ровно двадцать минут на размышления! Или сдаетесь все, или я вас в порошок сотру пушками! Все! Разговор окончен!

— А как же поединок? Зачем дрались? — Кмитич бросил удивленный взгляд на московских сотников и гусар. Те стояли с изумленными лицами, но перечить своему воеводе не стали. Хованский первым развернулся и зашагал к высоким стволам тополей, окружавших полуразрушенное поместье… Вернулся и Кмитич.

— Нам дали двадцать минут, — сказал он Руд амине.

— Будем прорываться, пан полковник. Мы прорвемся!

— Не хотелось бы людей губить…

— Опять за свое!

— А если в самом деле сдасться, то, может, спасем жизни наших солдат? Никто не умрет. Скоро перемирие, пленных мы обменяем.

— Знаем, как они умеют менять пленных! — выставил вперед ладонь Рудамина, — Но я вас не узнаю, пан Кмитич! Вы никогда не ломались. Почему же сейчас?

Кмитич грустно взглянул на Петра.

— Потому что я всегда думал про безопасность своих людей. И сейчас думаю. Войне почти конец, а я продолжаю проливать кровь своих солдат и только из-за одного сумасшедшего Хованского.

Конечно, знай Кмитич, что от Хованского ночью ушла половина его ратников, он бы так не думал. Но Кмитич, как и Рудамина все еще полагал, что за тополиными стволами и в развалинах безымянного поместья все еще притаилось около тысячи человек. Для горстки литвинских бойцов эта целая армада…

Пушки били разрывными ядрами. Крошились и рушились стены, иногда от сотрясения обрушивался потолок, падали карнизы… Убило еще трех человек, а семерых серьезно ранило.

— Все! Пойду! — Кмитич вновь схватился за древко белого флага.

— Не надо, полковник, — его руку перехватил Рудамина, — погубите всех! Они этого только и ждут.

— Не волнуйся, Петр, — успокаивал как мог Кмитич, — плохо будет только мне. Но я стреляный воробей. Если захочу, то сбегу из плена. Вас же отпустят. Ручаюсь…

Впрочем пушки смолкли. Прошло еще десять минут. Ни выстрела.

— Ждут нашего решения, а потом пойдут на приступ, — сказал Кмитич Рудамине, — я все же пойду. Предложу капитуляцию, но с условием, чтобы с оружием и хоругвью всех отпустили на нашу территорию. Меня пусть пленят.

— Они не отпустят нас. Хованский упертый баран, — возражал Рудамина, опять хватая за руку оршанского князя.

— В конце концов пойду просто поговорить. Может, Хованский чуть-чуть остыл. Похоже, у него проблемы с собственными подчиненными начались, — заверил Кмитич, и драгунский командир в конце концов согласился, предупредив:

— Только смотрите, пан Кмитич, чуть что, я беру командование на себя, открываю огонь, и мы атакуем их…

Кмитич медленно вышел в заваленный трупами двор — Хованский во время переговоров даже не удосужился убрать все тела, видимо, нарочно, в отместку оставил мертвых татар и казаков под открытым небом. Где-то в доме горели деревянные бруски и сваи, дым черно-белой змеей, прибиваемый ветром, стелился к земле.

— Не стреляйте! Хочу разговаривать с вашим воеводой! Выслушайте наши условия! — кричал Кмитич размахивая флагом… Ему никто не ответил. Кмитич удивленно посмотрел по сторонам. Ничего, кроме черных стволов тополей и дыма.

— Эй! Пан Хованский! Вы меня слышите?

Вновь тишина.

Кмитич сделал острожно шаг вперед. Потом второй… И вдруг… Из-за стволов тополей показался знакомый черный силуэт в высокой шляпе.

— Опять трошки опоздал, но все-таки успел!

Михал Радзивилл! Он вышагивал, счастливо улыбаясь, в своей высокой шляпе, черном мундире с широким белым ремнем через плечо, а за ним, куда хватало глаз, выскакивали пехотинцы и мушкетеры с мушкетами на изготовку. В руке Михал сжимал пистолет.

— Интересно же ты меня встречаешь! — указал пистолетом на белый флаг Михал.

— Михал! Сябр! — Кмитич бросился в обьятия друга, отшвырнув белый флаг.

— А где Хованский?

— Я хотел бы у тебя спросить. Фу! Ты весь в пыли! — при этом Михал брезгливо сморщился, отряхивая запыленный штукатуркой камзол Кмитича.

— Ты перешел границу? — спрашивал Кмитич, все еще с удивлением разглядывая Михала, словно не видел его целый год.

— Какие могут быть границы на войне!? Перешел, как видишь! А что вы здесь за спектакль устроили с белым флагом?

— А куда московиты делись? Хотел с ними поговорить!

— Удрали небось, — махнул перчаткой Михал, — узнали, что я иду и смылись! Даже пушки побросали. Кстати, военные действия приказано остановить. В Андросове вновь возобновили переговоры. Отвоевались, панове!

Из здания выходили драгуны, они с радостными возгласами обнимались с пехотинцами и мушкетерами Михала. Несвижский князь что-то говорил, но Кмитич его уже не слушал. Не мог. Словно гора свалилась с его плеч, и тут же навалилась дикая усталость, хотелось упасть и тут же уснуть, хотелось плакать и тут же смеяться. Хотелось домой, обнять Алесю, крепко поцеловать дочь Янину и сына Януша. Жутко хотелось выпить и хотя бы что-нибудь съесть… Кмитич поднял голову, чтобы помолиться на яркое сентябрьское голубое небо, небо, где, похоже, кто-то постоянно проявляет заботу об оршанском князе, всякий раз спасая из, казалось бы, безвыходных положений. Но полковник не успел прочитать молитву. Желтый листок дуба, подхваченный ветром, прилетел и упал прямо ему на лицо.

Улыбнулся Кмитич, аккуратно беря листок и разглядывая в ладони его многочисленные прожилки, словно линии мудрой древесной жизни.

— И по тебе я соскучался, священный дуб Див, — улыбнулся Кмитич листку, — пора домой…

Лишь лютый февраль 1667 года окончательно закрепил мир между двумя обескровленными войной державами. Московские войска спешно оставляли удерживаемые ими крепости и города, уходили по заснежанным дорогам на восток. Срок им был до десятого марта… Да, много раз собирались комиссии в литвинской веске Андросово, и вот, наконец, акт примирения был подписал и торжественно объявлен Яном Казимиром. По-разному восприняли мир литвины. Одни радовались, другие не испытывали полного счастья от условий договора, другие же негодовали. Но на то они и литвины — вольные, непокорные, каждый со своим особым мнением… Собесский и Кмитич, возмущенные, что за царем осталась литвинская Смоленщина и русинская Северщина вместе с Киевом, пусть и на два года, требовали добивать супостата, не идти на компромиссы.

— Мы не мир подписали, а приговор себе! — кричал на сойме Собесский, в сердцах швыряя шапку себе под ноги. — Своей же рукой, панове, укрепили Москву в два раза своей землей, своими людьми!

— Верно, — поддерживал боевого товарища Кмитич, — вы думаете, спадары шаноуные, откупились от царя? Так же думали наши деды и прадеды, когда отдавали царям Курск и Брянск с землями, думали, мол, дальше царь не пойдет! Пошел тогда, пойдет и сейчас! Разрешили московитам войска в Киеве на два года оставить! А уйдут ли эти войска хотя бы через три года? Выполнит ли царь договор, кои так часто нарушал?…