Каменный фундамент - Сергей Сартаков

— Меня никто теперь вокруг пальца не обведет, я только по одному разу на новом деле попадаюсь, — упрямо проговорил Алексей.

— Ты все свое! Не хвались, — строго оборвал его Иван Андреевич. — Хвастовство — это тоже не качество. Учиться, учиться больше надо.

— А я разве не учусь? Все время учусь, Иван Андреевич. Напрасно этим попрекаете.

— Не попрекаю, а говорю.

Алексей обиженно от него отвернулся, Иван Андреевич, выдерживая характер, тоже молчал. Так они вступили на окраинные улицы Н-ска. Здесь их пути должны были разойтись. Не вытерпел Алексей.

— Иван Андреевич, вы в новую школу Никулина дайте, будет вести экономику и организацию труда, — сказал он все еще строптиво. И добавил: — На мою партийную ответственность.

Иван Андреевич тихо рассмеялся:

— Вот это другой разговор! Это — настоящее дело.

5. «У Дикого»

Маленький, в небе похожий на стрекозу, самолет санитарной авиации шел на большой высоте. Тарахтел в ясном океане воздуха мотор, бешено гнал назад холодную струю пропеллер, но, если смотреть вниз, чудилось, что самолет висит на одном месте. Земля казалась прикрытой зеленым туманом. Кругом, куда ни погляди, была тайга, тайга и тайга… С высоты неразличимы были породы деревьев, сливался в одну плоскость нерезкий рельеф местности, и только мелкие ручьи и речки, как морщины, иногда прорезали темное лицо тайги. Куда текли эти ручьи и речки, понять было нельзя, нигде — ни вправо, ни влево — не отблескивала большая вода.

Самолет шел на юг, слегка отклоняясь к западу, был на исходе третий час его полета. И все такая же беспредельная, густо-зеленая, лежала под ним тайга. Не верилось, что где-то ей придет конец и откроется хотя бы маленькая прогалина, такая, чтобы можно было сесть самолету. Никаких ориентиров, ничего, кроме солнца, сияющего впереди.

В голубом куполе ни облачка, и оттого призрачнее и неопределеннее даль. И не различишь, где смыкается, сходится небо с землей. Ледяной ветер бьет в лицо, покалывает щеки. А внизу — август.

Если бы спуститься к земле и пройти над нею бреющим полетом, только-только лишь не цепляясь за острые, как пики, вершины лиственниц, наверное бы тайга перестала казаться безликой. Морщины предстали бы светлыми гремучими ручьями, текущими среди черемух и рябин, окрайки болот без гарей вспыхнули бы ярко-фиолетовым разливом цветущих кипрейников, и островки молодых кедров с не огрубевшей еще хвоей отделились бы своей нежной окраской от темноиглистых ельников и пихтачей; кое-где, может быть, под крылом самолета промелькнули бы и еле заметная охотничья тропа, и возле опушки, у конца тропы, почерневшее от времени заброшенное зимовье. Вспугнутый шумом мотора, метнулся бы в самую что ни есть чащу обезумевший от страха сохатый. А в не тронутых рукой человека лесах отчетливо стали бы видны буреломы, вкривь и вкось нападавшие между деревьями. И пышной и разнообразной предстала бы тогда тайга, где каждая пядь неповторима своей красотой и каждое дерево несхоже с другим. И можно было бы лететь и лететь и бесконечно любоваться ею, сознавая, что есть в родной стране такое бесценное богатство и что это богатство, как завороженный клад, ждет только рук, которые без колебания и опаски возьмут его. Но, словно чуждаясь тайги, маленький ПО-2 лез на сверхпредельную для него высоту. Пилоту был нужен хороший обзор.

И только к концу четвертого часа, когда горючего в баках оставалось уже немного, на горизонте обозначилась отчетливая темная черта. Как будто там разорвалась тайга и теперь постепенно раздвигалась на две половины. Зубцами стали подниматься горы.

Чуть повернувшись в сторону самой высокой горы, самолет отлого пошел на снижение. Реже стали обороты винта, плоские растяжки сильнее задрожали от непомерного напора воздуха. С земли словно кто снимал одну пелену за другой, и все явственнее проступали очертания тайги. Она вырастала навстречу самолету быстро, как в сказке. Белые с пестринами побежали березники, промелькнули буро-красные, обожженные недавним лесным пожаром сосняки, чистой яркой зеленью заиграли небольшие открытые лужайки. Река с правой стороны казалась оливковой, мутной, а налево сверкала, как чистый изумруд, здесь стоял серо-желтый огромный утес. Река всей массой своей билась о его грудь, разбиваясь на отдельные струи. Немного выше утеса, на берегу, приютилась охотничья избушка. Перед нею тлел костер, и сизый дымок тянулся к утесу.

Самолет опускался все ниже. Он шел теперь между гор, по извилинам узкой пади, и тень от него крестиком ползла по косогорам. Вдруг падь разошлась широким зевом, и сразу открылась прижатая горами к берегу узкая длинная поляна. Самолет пронесся над нею, дал газ и взмыл вверх. Обошел далеко и опять, сбавляя обороты, лег в крутой вираж; потом долго, — казалось, не будет конца, — падал, скользя на крыле, пока не коснулся земли. Приглушив вовсе мотор, самолет помчался вдоль реки, между горой и обрывом, подскакивая на кочках. Впереди иззубренной глинистой кромкой желтел овраг. Не добежав до него нескольких десятков метров, самолет остановился.

Пилот расстегнул кожаный шлем, бросил его в кабину, выбрался на крыло. И, потянувшись так, что хрустнули суставы, засмеялся.

— Ну-с, Екатерина Федоровна, прибыли, — сказал он, помогая Катюше расстегивать ремни. — Люди говорят так: хорошо поёшь — где-то сядешь? Наш брат санитарные летчики переиначили на свой лад: хорошо летишь — как-то сядешь? А нам с вами к этому придется и еще добавлять: сядешь хорошо, а вот как потом поднимешься?

— А поднимемся, Миша? — с тревогой поглядывая на пилота, спросила Катюша.

— Я не сажусь там, где подняться нельзя, — с достоинством ответил Миша. — Это я вам сперва так, для красного словца, сказал. Через линию фронта за ранеными к партизанам летал — и не на такие пятачки садился. Но должен вам признаться: летать над нашей тайгой… Одним словом, сильное впечатление остается.

— Ну, это так, наверно, только с высоты кажется, — сказала Катюша, доставая из кабины фибровый чемодан, какой обычно возят с собой разъездные врачи. — На земле тайга вовсе не страшная.

— Хвастаетесь, Екатерина Федоровна, — миролюбиво заметил Миша, вытащив из кабины запасной бидон с горючим.

— Чего мне хвастаться? — отозвалась Катюша, долго примащиваясь, как бы ей ловчее спрыгнуть с крыла самолета. — По тайге мне теперь пешком уже не ходить.

— Оттого и хвастаетесь, что на воздушном извозчике прикатили. — Миша с трудом отвернул туго завинченную пробку бидона. — А спусти я вас на парашюте где-нибудь километров за двадцать от жилья, так вы в своей «нестрашной» тайге, как куренок, сразу заплутались бы.

— С парашютом я ни разу еще не пробовала. Ну, вы как? Я готова, пойдемте к реке.

— А я не готов. Вы мне, Екатерина Федоровна, помогите из бидона в бак горючее перелить.

Кончив заправку самолета, они пошли к реке. Густая, от века не кошенная трава цепко хватала их за ноги. Солнце низко стояло над горами, и огни его лучей слепили глаза.

Зигзагом пробитая в косогоре противоположного берега тропинка спускалась от избушки к реке. В конце тропинки, у лодки, хлопотала женщина, очевидно готовясь к переправе через реку.

— Завтра рано мы улетим? — спросил Миша, лениво покусывая сладкий стебелек пырея.

— Постараюсь пораньше, Миша. Надо как можно раньше.

— Это я к тому, что дома даже сказать не успел…

Они замолчали, наблюдая, как женщина берется за весла, как первые всплески воды огненными кругами разбегаются от лодки. Потом Миша вздохнул:

— Такой воздух! Такой воздух! Мед, а не воздух. И скажите-ка, Екатерина Федоровна, откуда здесь могла взяться этакая чертовщина?

— Да, — сказала Катюша, — я и сама удивляюсь…

Из приречного таежного поселка Алангер пришла радиограмма: в сотне километров от поселка, вверх по Чуне, в охотничьем зимовье Кресты — дифтерия. В Алангер на лодке оттуда спустился мужчина с больным ребенком. Подниматься против течения на шестах займет не менее недели, а меры надо принять неотложные.

Из Алангера спрашивали, пошлет ли Н-ск к зимовью санитарный самолет, или им следует рассчитывать только на свои силы.

Н-ский городской отдел здравоохранения вызвал посоветоваться по этому вопросу Катюшу, которая была уроженкой тех мест.

— Да, припоминаю, — сказала Катюша, вглядываясь в карту, разложенную перед нею на столе в кабинете заведующего горздравотделом. — Девчонкой бывала я с отцом на Крестах. Есть там лужочки. А вот сядет ли самолет, не скажу. Пожалуй, что сядет.

Вместе с Катюшей были приглашены и пилоты двух санитарных самолетов, обслуживающих Н-ский район.

— Если сесть там нельзя, — сказал первый пилот, — то и назад вернуться будет нельзя; горючего в баке не хватит на полет без посадки в оба конца.