Эфиоп, или Последний из КГБ. Книга II - Борис Штерн

Вот что они еще поют:

Прибыл из Италии посол.Сука, падла, ыбанный козел.Вы отдайте Эритрею, Сомали и Дагомею,Афару и город Карфаген!

Кто сочинил эту антифашистскую песню — я не знаю, но это крепко, это настоящая поэзия. Народ, умеющий сочинять такие песни, непобедим. Муссолини не войдет в Офир, как не войдет верблюд в игольное ушко.

«Гэть з верблюдом!» — кричат ему.

Офир — это та страна, которая всегда с тобой. Она в тебе, ты в ней. Бог не изгонял людей из Эдема — он сам Эдем изгнал, сделал его недоступным. Сейчас Офир находится в Африке, но Африка прячет свой Офир. Кто не знает входа, тот никогда не войдет. Муссолини псевдодофенист, Офир ему не светит.

Тот, кто воюет, может быть побежден, может проиграть — если, конечно, не подстроить войну с Румынией. Но эфиопы войну не проиграют, потому что с ними Офир. До сих пор эфиопы не сражались. Вы только отступали, предоставляя итальянским войскам продвигаться вперед. Выходит, будто Италия занимает страну почти без борьбы. Но Италии необходимо выиграть хотя бы одно сражение, для того чтобы она могла добиваться от Лиги Наций признания прав на занятую территорию или даже протектората на всю Эфиопию. Эфиопы же пока упорно отказываются идти им навстречу. Эфиопия сейчас — единственная независимая страна в Африке. С каждым днем все дальше растягиваются коммуникации итальянцев и растет число миллионов лир на содержание армии. Вам следует поучиться у русских. Если вы отступите настолько, что у вас появится возможность начать партизанскую борьбу на итальянских коммуникациях, так и не приняв сражения, — Италия проиграла войну. Так произошло с армией Наполеона в России. Но, возможно, из гордости вы не пойдете на это и, рискуя всем, примете сражение и будете разбиты — все шансы против вас, — но и тогда не все потеряно. Если вы привыкнете к воздушным налетам, научитесь рассыпаться и вести по самолетам прицельный залповый огонь, одно из крупнейших преимуществ Италии будет сведено к нулю. Авиации требуются крупные объекты, бомбардировщикам — города, штурмовикам — скопления войск. Рассредоточенные боевые порядки для самолетов опаснее, чем самолеты для них. О танках. Еще до начала войны Россия доставила в Эфиопию целый пароход пустых бутылок; затем в Джибути пришел русский танкер с «коктейлем Молотова». Это страшное оружие, испробованное русскими во многих войнах. А если вы сумеете продержаться до нового сезона дождей, тогда и танки, и автотранспорт итальянцев окажутся бесполезными. И наконец, боевые купидоны. Лихая эфиопская кавалерия в сочетании с дрессированными купидонами и бутылками с коктейлем Молотова — незнакомое, страшное оружие. У Италии не хватит денег продолжать войну. Также не надо забывать, что вы находитесь в своей стране, вы привыкли есть один раз в день, на вас смотрят и вам помогают сестры, невесты и жены, а Италии каждый ее солдат стоит огромных денег, нужна сложная и дорогая транспортная система, чтобы содержать итальянца в полевых условиях и кормить так, как он привык. Да, в авангарде итальянской армии идут купленные сомалийские части. Муссолини справедливо считает, что на европейскую пехоту в Африке полагаться нельзя, и хорошо усвоил урок прошлых войн: если воюешь недалеко от экватора, победить можно только с помощью черных войск. Однако если дело дойдет до крупного сражения, когда итальянцы сумеют продвинуться далеко в глубь Эфиопии, им придется ввести в дело свои войска, потому что черных солдат у них для этого сражения не хватит. Вот чего они стараются избежать, и на чем строят свои расчеты эфиопы. Вы уже били итальянцев при Адуе и верите, что побьете их снова. А пока что вы отступаете и отступаете, а итальянцы продолжают наступление, посылая вперед отряды сомали, вербуя новых ненадежных союзников и расходуя все свои деньги на содержание армии.

ГЛАВА 12. Обед в доме с химерами. Тост за Сидора (продолжение)

ВЗЯТЬ, БРАТЬ НА АРАПА (разг.). Делать что-либо в надежде на случайный успех. (На авось, на ура, на шермака, на фу-фу, на бум-бум, наобум Лазаря.)

— Во как суетится! — сказал майор Нуразбеков после отбытия генерала Акимушкина. — Если ночью домой не уедет — значит, чует; значит, верной дорогой идем, товарищи! А я и забыл вас предупредить, что с Трясогузом все в порядке, никто его в вытрезвителе не обидит. На чем мы остановились?… Не помню. Выпьем еще по одной… А вам в цивильном идет, Николай Степанович. Я вас в цивильном не видел — когда вас в Гуляй-граде арестовали, я еще в Москве пребывал. К лицу, к лицу! Что значит — женское внимание и забота!

Польщенный Николай Степанович после стакана водки и унылого больничного халата в самом деле выглядел размороженным, отстиранным и расхристанным добрым молодцем, хотя двубортный костюмчик с манжетами на брюках и с планкой на спине болтался на нем, наверно, еще со времен первых искусственных спутников и Карибско-бассейного кризиса.

— Так. Значит, на чем я остановился?… Андропов, милиция, вытрезвитель… Ага, продолжаю про Сидора. Однажды в межпраздничье, между первым и девятым маями — какая уж там работа — мы с Сидором выпили по сто грамм то ли за День Радио, то ли за День Печати, не помню точно; Сидор послал меня на одно слово из пяти букв, начинающееся на «Н»: «А теперь иди ты, Нураз…» — куда именно — я потом уточню; а сам отправился куковать па встречу ветеранов своего авиаполка в ресторан «Кукушка», что на схылах Днепра. Ну, там боевые друзья-подруги, «фронтовики, наденьте ордена» и все такое. Я и пошел, куда послали, на все четыре степени свободы. Где я был в тот вечер — не имеет отношения к делу. Наступил, значит, вечер, потом, как водится, ночь. Тепло! Весна, каштаны, Луна и звезды. «Нич така мисячна, зо-ряна, ясная, выдно, хоч голкы збырай…» Такое все… Я возвращаюсь, хорошенький такой, вполне удовлетворив свою молодую холостяцкую напругу, в кагебешную общагу, пора спать, завтра рано вставать, Сидора пасти. А в общаге везде свет горит, полный переполох:

«Явился! Иди, тебя ждут!» «Кто меня ждет?» «Иди, иди…»

Лифт, понятно, не работает; поднимаюсь своими ногами на шестнадцатый этаж и думаю: «Интересно, кто это меня ждет? Кому не спится в ночь глухую?»

Вхожу в комнату. На моей кровати под фотографией Андропова сидят два штатских бугая — во-от с такими кулаками — и спрашивают: «Где Сидор, парень?» «А вы кто?»

«Мы — майоры ГБ, он Семэн, а я Мыкола. Где Сидор?»

«Где, где… Дома, где. А что?»

Вижу, мой однокашник и сокамерник по общаге Борька Сидюк, компьютерщик, делает во-от такие глаза и этими глазами показывает на фотографию Андропова на белой стене… Непонятно…

Майоры Семэн и Мыкола разъясняют, что час назад звонила в ГБ Сидорова коза и спрашивала: где мой муж?

«Где, где… — опять бурчу я. — В ресторане „Кукушка“ кукует с боевыми подругами: ку-ку, ку-ку, ку-ку».

«Мыкола, он чего-то не понимает, — сердится майор Семэн. — Вот ты у меня сейчас покукуешь! Хлопцы уже подняли с постели директора „Кукушки“ Атоса Алавердыева — он мамой клянется, а мы ему верим, что Сидор с боевыми подругами ушли вчера из „Кукушки“ в детское время, не позже восьми вечера, с песней „Темная ночь, только пули свистят по степи“, но не сильно пьяные. Почему домой не проводил?»

«Я что, должен в ресторане у него под столом сидеть?! Без сменщика работаю!»

«Должен! Сменщика захотел! И так людей не хватает, набираем в контору черт те кого! Ишь! Сидорова жена скандалит! Два часа ночи! Какое… Начало третьего! Весь Киев на уши поставила, теперь Москву поднимает. Где Сидор сейчас может быть? Говори, ты знаешь!»

Отвечаю: «Где, где…»

А сам, конечно, знаю адрес одной относительно молодой Сидоровой подруги — ну, вроде пашей Люськи… Кто там? — опять прервал тост майор Нуразбеков.

— Это я, Красная Шапочка!

— А вот и Люська, легка на помине! Въезжай, Люсинька, я тут про Андропова рассказываю, сооруди нам кофейку с коньячком.

ГЛАВА НЕНУМЕРОВАННАЯ

В Офире рождение ребенка отмечается в предполагаемый день зачатия — т. е. считается, что только что родившемуся ребенку уже исполнилось 9 месяцев. По исполнении 12 лет мальчик или девочка три месяца проходят инициацию (посвящение), им «присваивается» 14 лет и они становятся совершеннолетними. 13-летпих детей в Офире не существует.

Наконец Дом с Химерами вводится в эксплуатацию без замечаний приемной комиссией из представителей духовенства, муниципалитета и общественности. Присутствует сам генерал-губернатор Воронцов (тот самый, который сказал: «Я вами управляю, чтобы вы платили налоги, а вы платите налоги, чтобы я вами управлял»). Скульптора Неизвестного со строительной бригадой вместе с обслуживающим персоналом Заведения (Рыбиной, Кефалью, Камбалой, Скумбрией, Сарделькой и Манькой-Бычок) Шкфорцопф отправляет с глаз долой в «Гамбрипус», где они три дня подряд промываются темным гамбургским пивом. Архиерей, окропляя Дом с Химерами, не возводит глаза до неба, дабы не смущаться крылатым громоотводом, который нацелен на бледную дневную Лупу. Произносятся речи, вспоминают добрым словом погибшего архитектора Блерио, как вдруг — как с Луны свалился! — появляется он сам, живой призрак архитектора Блерио в авиаторской фуражке с темными очками и подмигивает Шкфорцопфу. Дамы из общественности падают в обмороки, архиерей отчаянно крестится, губернатор Воронцов (тот самый) проявляет любопытство, Шкфорцопф невозмутим — ничего особенного не случилось, явился архитектор, не смог усидеть. Блерио предлагает приемной комиссии провести испытания на предмет проверки сверхпрочности его суперцемеита, например: обстрелять Дом с Химерами из морских корабельных орудий или сбросить бомбу с монгольфьера. Он, как архитектор, ручается: ни одно цементное перышко с крыла Амура не упадет, ни одна химера не развалится, зато все стекла — вдрызь! За стекла он, Блерио, не ручается, стекло — очень ненадежный материал. Во время артобстрела Блерио готов стоять на куполе, держась за громоотвод, — он своей жизнью гарантирует прочность здания.