Море, море - Айрис Мердок

— Она здесь живет? — спросила Лиззи.

— Нет! Здесь никто не живет, кроме меня. Она просто зашла ненадолго, люди же заходят друг к другу, ты вот зашла. Выпей чаю, коньяку, поешь кураги, сыру.

— Она не знает? — сказала Розина, сверля меня взглядом, но уже смягчаясь. — Так ты ей скажи. Или давай я скажу.

— Ты женишься на Розине? — спросила Лиззи, вся застыв, руки в карманах.

— Нет!

— Чарльз, можно сказать тебе два слова наедине?

— Нет, нельзя, — сказала Розина. — О черт, шла бы речь только о Лиззи и обо мне, мы бы могли с ней подраться из-за тебя на кухонных ножах.

Я почувствовал новый приступ озноба и опять сел на стул.

— Что-то мне нездоровится.

— Можно сказать тебе два слова наедине?

— Нет, — сказала Розина. — Чарльз, я хочу слышать, как ты ей скажешь то, что сказал мне. Я хочу слышать…

— Гилберт с тобой? — спросил я Лиззи.

— Нет, я приехала одна. Ну ладно, если она не уйдет… — И Лиззи, игнорируя Розину, села за стол напротив меня. — Чарльз, я хотела поблагодарить тебя за твое милое, великодушное письмо…

— Скажи ей, скажи.

— Поблагодарить за твое милое, великодушное письмо. Ты очень добр к нам обоим.

— Мне ужасно жаль, что я тогда не смог у вас пообедать. Я…

— Очень добр к нам обоим. Но такое великодушие мне не нужно. Я была дура. Гилберт — это ерунда. Все ерунда, кроме того, что я твоя на любых условиях. Спорить тут не о чем, я твоя, и делай со мной что хочешь. Мне все равно, получится из этого что или нет, и как все сложится, и сколько продлится, то есть я, конечно, хочу, чтобы длилось вечно, но это на твое усмотрение. Я и приехала, чтобы сказать тебе это, чтобы отдать тебе себя, если я тебе еще нужна, как ты говорил.

— До чего же умилительно! — сказала Розина. — А что ты ей говорил, Чарльз, хоть на этот вопрос ты можешь ответить правду? — Она схватила сумочку Лиззи, швырнула ее на пол и поддала ногой.

Лиззи словно и не видела. Взгляд ее был прикован ко мне, лицо пылало, губы были влажные, правдивые глаза сияли восторгом самопожертвования. Я был глубоко растроган.

— Лиззи, милая, милая моя девочка…

— Вы опоздали, Лиззи, — сказала Розина. — Чарльз надумал жениться на бородатой старухе, так ведь, Чарльз, верно я говорю? И мы как раз говорили о вас, и Чарльз сказал, что никогда вас не любил.

— Не говорил я этого! А с Лиззи я объяснюсь наверху. Ты за нами не ходи. Я скоро вернусь.

— Только попробуй не вернуться. Даю тебе пять минут. Если вы удерете в Лондон, я догоню вас и столкну в кювет.

— Вернусь, обещаю. И скажу ей, да. Пожалуйста, ничего здесь не круши. Пошли, Лиззи.

Лиззи взяла со стола свой шарф, подняла с пола сумку. На Розину она не смотрела. Я повел ее вон из кухни, вверх по лестнице. На верхней площадке я приостановился. Занавеска из бус была неподвижна, мне не хотелось ее шевелить. Я ввел Лиззи во внутреннюю комнату и закрыл дверь. В комнате было темно, через окошко свет почти не проникал, то ли из-за тумана, то ли я не поднял шторы в гостиной. И было пусто — ведь я сам унес отсюда тот столик, что до сих пор лежит в расщелине между скал, куда я уронил его по дороге к башне. Остался только протертый ковер. И еще остался и почему-то стал особенно заметным и каким-то зловещим вычурный чугунный кронштейн для лампы высоко на стене. Ковер под шагами издавал запах сырости.

— Я так боюсь этой женщины. Чарльз, ты не связал себя с ней, нет?

— Нет, нет, нет. Просто она меня преследует. Лиззи…

— Я не знаю, про что она говорила, но это ерунда. Слушай, Чарльз, милый, я твоя и, наверно, сумасшедшая была, что сразу не сказала. Я тогда перепугалась как идиотка, мне показалось, я просто не вынесу еще одного разбитого сердца и что мне нужен покой, и вообразила, что смогу удержаться и не ринуться в прежнее безумие, но не вышло, и ринулась, и опять безумная. Я жалела Гилберта и тянула время, чтобы придумать какой-нибудь компромисс, но компромисса быть не может. Мне все равно, что будет и чем кончится, умру от этого — тоже все равно. Мне не нужно от тебя самоотречения, щепетильности, великодушия. Ты мне нужен как повелитель и король, каким был всегда. Я тебя люблю, Чарльз, я твоя и до конца дней буду тебе повиноваться.

Мы стояли, глядя друг на друга и дрожа в этой узкой темной комнате-келье, под чугунным кронштейном.

— Лиззи, прости меня, это была ошибка. Лиззи, милая, не надо так, не можем мы быть вместе. Не могу я, как думал, схватить тебя и не выпустить, не могу я больше быть королем. Напрасно я тебе написал. Я тебя очень, очень люблю, но не так. То была пустая мечта, абстракция, как ты и сказала, ты права, ничего бы не вышло, надолго меня бы не хватило. Понимаешь, я встретил первую. Так что не могу я быть твоим, крошка Лиззи, а знал и любил очень давно, я тебе говорил про нее, самую первую. Так что не могу я быть твоим, крошка Лиззи, а ты не можешь быть моей. Ты возвращайся к Гилберту, пусть будет счастлив, пусть все остается как есть. Прошу тебя, поверь мне и прости. Это была ошибка.

— Ошибка, — повторила Лиззи, глядя вниз на свои блестящие черные туфли на высоких каблуках, намокшие от травы на дамбе. — Понятно. — Она подняла голову и посмотрела на меня, пунцовая нижняя губа дрожит, глаза туманные, грозные.

— Ты, наверно, помнишь, я как-то говорил тебе про ту девушку, так вот я ее снова встретил, она живет здесь, и я…

— Ну, тогда до свидания.

— Лиззи, милая, не уходи так, мы останемся друзьями, ведь правда? Как ты просила в первом письме. Я буду навещать вас с Гилбертом…

— С Гилбертом я, наверно, не останусь. Не может все остаться как было. Мне очень жаль. Прощай.

— Лиззи, дай хоть мне руку.

Она послушно протянула мне ручку — маленькую, влажную, вялую, и я не решился притянуть ее к себе и обнять. Она отняла руку и стала рыться в сумке. Извлекла осколок зеркальца, которое разбилось от пинка Розины, и крошечный белый платочек. Как только платок оказался у нее в руке, она беззвучно заплакала.

Я смотрел на нее с умилением и грустью и в то же время как-то отчужденно и гордо, словно передо мной вдруг мелькнула, исчезая вдали, вся жизнь, которую я мог бы прожить, если бы рядом со мной была Лиззи, мой Керубино, мой Ариэль, мой Пэн, мой сын; жизнь, которую мы могли бы прожить вместе, будь я другим и будь она другая. Теперь это кануло в небытие, как бы ни повернулось дело дальше, и весь мир изменился. Я повторил с какой-то грустной, мучительной отрадой:

— Нет, Лиззи, родная моя, храбрая моя крошка Лиззи, это невозможно… Я так благодарен тебе за твое… за твою…

— Смешно, — сказала Лиззи почти спокойно, сквозь беззвучные слезы. — Смешно. Как я ехала из Лондона, очень-очень долго, я взяла машину напрокат, Гилберту не сказала, и всю дорогу я вела с тобой удивительный любовный диалог, только очень уж долго я ехала, и вот все ближе, ближе, я уж думала, как ты удивишься мне и обрадуешься, и какое это будет счастье для нас обоих, и мы будем смеяться, смеяться без конца, как бывало, и представляла себе это, и была полна такой любви, такой радости, хоть и говорила себе, что все это может кончиться разбитым сердцем и на этот раз я уже не выживу, но я думала — все равно, как бы ни кончилось, сколько бы ни пришлось страдать, лишь бы я была ему нужна и он меня обнял, и вот теперь все кончилось, не начавшись, я и вообразить не могла, что с первого шага все будет испорчено, сломано… и у меня не осталось ничего… только моя любовь к тебе… ты снова ее разбудил и отверг, а она проснулась… навсегда…

— Лиззи, она утихнет, уснет, она ведь засыпала. — Лиззи помотала головой, кусая платок. — Лиззи, я тебе напишу.

Слезы ее высохли. Она убрала платок и осколок зеркальца и развернула желтый шарф.

— Нет, не пиши, пожалей меня. Смешно. Я тогда думала, что конец, а тогда не кончилось, кончилось теперь. Пожалуйста, не пиши мне, я не хочу… больше…

Она скомкала шарф и затолкала в карман. Потом круто повернулась и распахнула дверь, чуть не сбив с ног Розину. Розина отскочила, а Лиззи бросилась вниз по лестнице, хватаясь за перила, стуча высокими каблуками туфель. Я хотел бежать за ней, но Розина схватила меня за руку и, проявив недюжинную силу, уперлась сапогом в мою ногу. Мы отлетели к стене.

— Не держи ее.

Парадная дверь хлопнула.

Минуту я постоял, глядя на занавеску из бус, она колыхалась и постукивала. Потом медленно пошел вниз по лестнице. Розина за мной. Мы вошли в кухню и опять сели за стол.

— Не волнуйся, Чарльз, эта похотливая зверюшка не умрет от разбитого сердца.

Я промолчал.

— Теперь ты, надо полагать, жаждешь обсудить со мной бедную Лиззи?

— Нет.

— Бедный старый Чарльз, как Бог ты больше не котируешься.

— Ну и отлично. Уйди, пожалуйста.

— Если ты когда-нибудь свяжешься с Лиззи Шерер, я вас обоих убью.

— Ох, Розина, перестань, это же глупо, это пошло. Ты только уезжай поскорее. А впрочем, если ты возвращаешься в Лондон, дай Лиззи время отъехать подальше.