Собиратель реликвий - Кристофер Тэйлор Бакли

доброте душевной — для того, чтобы тебе помочь, а не для того, чтобы стать жертвенным агнцем. Самоубийство — смертный грех. Нет. Даже не проси.

— Неужели ты не видишь, как все логично складывается?

— Логично? Не смеши меня.

— Ты меланхолик. Я еще лет десять назад понял, что тебя ничем не рассмешишь.

— А теперь тебе это удалось. Ха! Ха-ха-ха! Поздравляю. А теперь проваливай ко всем чертям. Тебе надо, ты и прикидывайся убиенным графом.

— Если ты хоть на минуточку перестанешь истерить и выслушаешь меня до конца, то поймешь, что роль Лотара лучше всего исполнишь ты, а не я. Если все сработает…

— Вот-вот, именно что «если»! Двух слов сказать не успел, а уже началось!

— Нарс, герцог Савойский наверняка примет крестника императора Священной Римской империи с распростертыми объятиями. Герцог презирает и опасается короля Франции. Император тоже презирает короля Франции. Герцог обрадуется возможности принять у себя в гостях императорского крестника. Почему? Да потому, что когда крестник вернется домой, то расскажет своему крестному-императору, как герцог Савойский, добрый малый, радушно принимал его в Шамбери. Мол, Лотар пришел поклониться святой плащанице инкогнито, как простой паломник, и не ждал никаких знаков внимания от герцога, а тот проведал, что он в городе, и обласкал, словно родного сына!

— Вот сам и притворись Лотаром, раз тебе в голову пришла эта гениальная мысль! — заявил Дюрер, вызывающе скрестив руки на груди.

— Нарс, умоляю, ты подумай. Кому нужно хорошенько рассмотреть плащаницу? Кто будет делать с нее копию? Я же не художник.

— В плане Дисмаса есть разумное зерно, мастер Дюрер, — сказала Магда.

— Сначала логика, а теперь еще и разум? — фыркнул Дюрер. — Вы тут все окончательно его утратили.

— Эй, не ссы, — вмешался Кунрат. — Классный план.

Дюрер воздел очи горе, будто ожидая вмешательства Всевышнего:

— А вдруг кто-то знает Лотара в лицо?

— Ну это навряд ли, — сказал Дисмас.

— Ах, навряд ли! — с горечью воскликнул Дюрер. — Меня умиляет твое легкомыслие, Дисмас. Навряд ли — еще не повод рисковать моей жизнью.

— Нарс, я же буду тебя сопровождать, изображая слугу. Я рискую жизнью не меньше твоего, так что не воображай себя одиноким великомучеником.

— И как ты себе это представляешь? Мы с тобой заявимся в замок: мол, здрасте, я Лотар, пустите на постой?

— А кто недавно мечтал о приличных апартаментах?! Еще раз тебе говорю, все будет иначе. Мы не станем ломиться в двери и требовать, чтобы нас пустили переночевать. Ты подойдешь к стражникам, вручишь им послание для герцога и удалишься. Послание будет от тебя, то есть от графа Лотара фон Шрамберга. В письме ты известишь герцога, что прибыл в Шамбери инкогнито, с несколькими доверенными слугами, поклониться плащанице. Что хочешь засвидетельствовать ему свое почтение. Это обычная протокольная учтивость, согласно придворному этикету. Ничего просить не надо. Выразишь восхищение красотами Шамбери и христианским благочестием герцога, который выставляет плащаницу для всеобщего обозрения, и все такое прочее… Потом пожелания доброго здоровья, долгих лет и Господнего благословения. И все. Если герцог проглотит наживку, то мы попадем в замок. Если нет… то придумаем другой способ туда проникнуть. Например, можно применить осадные орудия. Но письмо гораздо проще.

Дюрер куксился и молчал, силясь придумать отговорку, которая избавила бы его от выступления в непрошеном амплуа.

— С какой стати разнузданный олух попрется на поклонение святыне? Даже если при дворе не знают Лотара в лицо, вдруг кому-то известна его репутация?

— Нарс, давай я тебе кое-что объясню про христианскую религию. Паломники отправляются на поклон святыням ради искупления грехов. По-твоему, люди идут за сотни миль лобызать какую-нибудь реликвию, потому что у них светло на душе? Ошибаешься. Они это делают, чтобы не оказаться в аду. Если кто-то вдруг и скажет, что наслышан о шалостях графа фон Шрамберга, ты ударишь себя в грудь: мол, mea culpa,[12] я и есть тот самый граф-шалун, ужасный греховодник. Однажды охотился в лесу со своими ребятами — тоже большими шалунами — и вдруг услышал голос с небес. Глядь — а там Иисус. И Он сказал мне: Лотар, Лотар! что ты шалишь? Прямо как святому Павлу, когда тот ехал в Дамаск поиздеваться над христианами. А потом грохнулся с лошади наземь{29} и сразу решил пойти пешком в этот зачуханный — только не говори «зачуханный»! — Шамбери, поклониться плащанице и очистить грешную душу.

— Нет.

— Нарс, умоляю. Герцогу Савойскому позарез нужна протекция императора Священной Римской империи, твоего крестного. Между прочим, герцога прозвали Карлом Добрым. Ну не съест же он тебя, в конце концов!

— Я подумаю. Не более того. Никаких обещаний.

Дисмас посмотрел на своего непреклонного друга и понял, что пора разыгрывать последний козырь.

— Нарс, есть еще одна причина, по которой эту роль сможешь сыграть только ты.

— Что еще за причина?

— Твоя образованность и утонченность. Ты поистине гражданин мира. Ты бывал при дворах…

— Ты тоже.

— Да, бывал, но при германских. Майнцу и Виттенбергу далеко до великолепия итальянских и других европейских дворов. Ты встречался с папой римским. Ты знаком с Рафаэлем и с прочими знаменитыми живописцами. С Тицианом! Ты — прирожденный аристократ и можешь общаться на равных с герцогами, королями и императорами. А я всего лишь, как ты выражаешься, неотесанная швейцарская деревенщина.

— Все, хватит. Я подумаю.

Дюрер остался думать думы, а Дисмас вышел на улицу развеяться. Спустя час он вернулся и не застал в подвале никого, кроме Дюрера и Магды: ландскнехты отправились на кобеляж.

— Сволочь ты! — злобно бросил Дюрер и вышел вон.

Дисмас сел к столу, на котором было разложено аптекарское хозяйство Магды, и спросил:

— Что это с Нарсом?

— Да так, ребята с ним поговорили, — сказала Магда, помешивая варево в горшке. — Я кое-что слышала.

— Вот как?

— Вдохновение порой приходит из самых неожиданных мест, — улыбнулась Магда.

— Я не просил их пригрозить Нарсу. Кинжалом у горла никого не вдохновишь.

— Никаких кинжалов не было.

— Одни только ласковые увещания?

— Ну, был помянут молоток. И пальцы. И воздействие, оказываемое первым на вторые, с последствиями для занятий живописью.

— Он же не поверит, что я их не наущал! — простонал Дисмас.

— Я с ним поговорю. Меня он послушает.

— Он упрямец, как все богемцы.

— А почему ты улыбаешься?

— Жалею, что не видел, как он беседовал с ландскнехтами.

29. Ростанг

Все шестеро собрались в городском саду, старательно изображая паломников.

Демонстративно не глядя ни на кого, Дюрер прислонился к стволу платана и застыл в позе, которая напомнила Магде изображения Иисуса в Гефсиманском саду.

— Наверное, шепчет: «Господи,