Противостояние фюреру. Трагедия руководителя немецкого Генштаба. 1933-1944 - Вольфганг Ферстер

Итак, фюрер может делать все, что захочет. Министр юстиции, готовясь к заседанию Совета министров 3 июля, составил проект закона, который, в чем он нисколько не сомневается, будет принят. Единственная статья этого закона гласит: «Меры, принятые 30 июня и 1 и 2 июля, полностью соответствуют закону и были осуществлены в целях пресечения предательских действий, угрожавших безопасности страны».

Итак, вмешательства закона не требуется. Чтобы уничтожить любого человека, достаточно одного лишь желания фюрера.

Когда в комнату входит вице-канцлер, Гитлер с самым дружелюбным видом подходит к нему. «Он предложил мне занять мое место, — вспоминает Папен, — но я заявил, что об этом не может быть и речи, и потребовал разговора наедине». Гитлер и Папен удаляются в соседнюю комнату. Гитлер все понимает и полон желания помочь. Как и в прошлые разы, когда ему удавалось достичь желаемого, он готов выслушивать признания, изображать сочувствие и исцелять чужие раны.

«Я резким тоном сообщил ему, что произошло в Канцелярии и у меня дома, и потребовал немедленно начать расследование по поводу действий, предпринятых против моих коллег».

Фюрер ничего не отвечает. Это может означать все, что угодно: он ничего не знает о том, что сообщил ему Папен; он прикажет начать следствие; он в душе потешается над Папеном или, наоборот, совершенно согласен с ним. Но когда вице-канцлер заявляет, что намерен подать в отставку и сделать это публично, Гитлер начинает возражать.

«Ситуация в стране очень напряженная, — говорит он, — я не могу принять вашей отставки, пока все не успокоится. А тем временем прошу вас выполнить одну мою просьбу и принять участие хотя бы в ближайшем заседании рейхстага, где я намерен дать отчет о своих действиях».

Но Папен не соглашается на это. «Я не вижу никакой возможности и дальше занимать свое место в Совете министров», — заявляет он.

Однако Гитлер все-таки сумел добиться того, что было ему нужно, — отставка Папена произойдет без огласки. Народ не узнает о расхождении мнений канцлера и его заместителя. Пусть люди думают, что в правительстве рейха, от Гинденбурга до Папена, от Бломберга до Рудольфа Гесса, царит единство и гибель Рема и других осужденных произошла по единодушному согласию всех его членов. Видимость единства — это все, что нужно Гитлеру. Пусть Папен не присутствует на сессии рейхстага, пусть его не будет на скамье, где сидит правительство, — у Гитлера еще есть время, чтобы уладить этот вопрос. Сессия назначена на 13 июля и состоится в здании Кроль-оперы.

Гитлер возвращается в зал заседаний один. Он совершенно спокоен. Генералы Бломберг, Гесс, Геринг и все другие министры уже заняли места у длинного прямоугольного стола. Гитлер, стоя у своего стула и уперев кулаки в бумаги, лежащие перед ним, излагает свою версию событий.

Он говорит, все более возбуждаясь. «Под эгидой Рема, — начинает он, — сформировалась клика, членов которой объединяли личные амбиции и извращенные пристрастия…» Голос его возвышается, он полон гнева и презрения. «Рем много раз давал мне слово чести. Я всегда защищал его, но он предал меня, своего фюрера, предал подло, как изменник». Казненный Рем конечно же виноват во всем. «Рем имел дурные привычки [о которых Гитлер знал уже давно, но которые именно сейчас сделались почему-то нетерпимыми]… Он окружил себя мужчинами, и все они понесли жестокое, но заслуженное наказание…» Выясняется, что кровь Рема очистила нацизм. «Рем хотел предать свою страну… Между Ремом, Шлейхером, фон Альвенслебеном, Грегором Штрассером и французским послом существовала тайная связь…» Гитлер, словно молотом, вбивает эти слова в головы слушателей, а потом долго молчит, прежде чем заявить, что он, фюрер, решил провести операцию, подробности и успешное завершение которой членам правительства хорошо известны.

Он садится; лицо его мокрое от пота. Он заново пережил «ночь длинных ножей», заново разыграл спектакль, где справедливость наказывает измену. Это была репетиция той длинной речи, которую он произнесет в парламенте и которую услышит весь народ. Встает генерал Бломберг, чтобы ответить фюреру, — суровый, уверенный в себе и спокойный. Облаченный в простую форму, увенчанный многими наградами, Бломберг одним своим видом внушает уважение. Он — олицетворение преданного и благородного солдата, честно выполняющего долг перед рейхом.

«От имени правительства, — заявляет он, — я благодарю канцлера, который своими решительными и мужественными действиями спас немецкий народ от ужасов гражданской войны».

Бломберг делает паузу. Все взгляды устремлены на него. Фюрер тоже смотрит на него, но, скорее всего, не видит.

«Как государственный деятель и солдат, — продолжает Бломберг, — канцлер в этот суровый и опасный момент действовал так умело, что своей верностью и преданностью делу рейха сумел породить в правительстве и во всем немецком народе ожидание новых великих подвигов».

После этого выступает министр юстиции. Он заявляет, что канцлер не только защитил закон, но и своей властью фюрера и Верховного судьи государства создал новый закон, когда возникла такая необходимость.

Фюрер слушает с насмешливой и недоверчивой улыбкой. Мыслями он далеко отсюда. Генералы, юристы, люди с жестко накрахмаленными воротничками, буржуа, монархисты, профессора, юнкера, дипломаты — все они теперь на его стороне, все одобряют его действия и льстят ему — даже Франц фон Папен, который пытался было протестовать, но в конце концов подчинился его воле.

Заседание Совета министров подходит к концу, и Гитлер в знак уважения провожает министров до двери — он чтит древний обычай.

Через несколько часов он принимает Германа Раушнинга, президента сената города Данцига, с которым любит поболтать. В своей гостиной, окруженный близкими друзьями, он дает волю своему языку и даже позволяет себе пройтись по поводу близкой смерти маршала Гинденбурга. Его речь, полная презрения и гнева, течет нескончаемым потоком.

«Они просчитались… они думали, что мне пришел конец… но они жестоко просчитались. Они еще меня не знают. Они презирают меня, потому что я вышел из народа, из отбросов общества, как они говорят, потому что у меня нет образования, а мои манеры и методы шокируют их куриные мозги…»

Гитлер громко смеется. Они — это фон Папены, фон Гинденбурги, фон Бломберги — все эти юнкера и выпускники военных училищ, члены «Херренклуба».

«Будь я из их круга, я бы уже давно был великим человеком. Но я не нуждаюсь в том, чтобы они подтвердили мое величие, мои таланты. Отсутствие субординации в СА давало мне много преимуществ, но у меня остались и другие. Я знаю, что надо делать, если дела пойдут плохо».

Гитлер продолжает говорить, а Раушнингу становится все страшнее и страшнее его слушать. Один из старейших друзей Гитлера, его безоговорочный союзник, он вдруг понимает, что его собеседник одержим манией власти и что на пути к ней его ничто не остановит. Каждый успех увеличивает веру Гитлера к свои исключительные способности и презрение к другим людям. Фюрер встает; его монолог становится еще более страстным.

«Они плохо представляют себе реальное положение дел, эти безмозглые карьеристы с их убогим бюрократическим мышлением. Ты заметил, — спрашивает Гитлер, — как они дрожали и унижались передо мной?»

Гитлер не может скрыть своей радости — радости человека, который всего добился сам и получил власть над теми, кто медленно, но верно поднимался по ступеням иерархической лестницы.

«Я опрокинул все их расчеты. Они думали, что я не осмелюсь нанести удар, что я испугаюсь. Они думали, что поймали меня в свои сети, что я игрушка в их руках. Они смеялись за моей спиной, считали меня конченым человеком, потерявшим поддержку своей партии».

Лицо Гитлера сияет восторгом, а губы искривила мстительная усмешка. «Я задал им трепку, которую они запомнят надолго. То, что я потерял, разгромив СА, я тут же вернул, избавившись от всех этих феодальных заговорщиков и авантюристов вроде Шлейхера и его друзей».

Итак, фюрер сумел повернуть ситуацию в свою пользу. Он пожертвовал людьми, на которых раньше опирался, — Ремом, Штрассером и штурмовиками, — но сумел также избавиться от угрозы со стороны определенных консервативных кругов. Смерть многих правых и левых противников позволит ему достичь абсолютной власти.

«Планам этих господ в элегантных костюмах не суждено осуществиться! — кричит он. — Когда старик умрет, им не удастся отодвинуть меня в сторону… Ну, давайте же, герр фон Папен и герр Гинденбург, я готов к следующему раунду борьбы».

Папен прекрасно понимает, что за внешней любезностью Гитлера скрывается презрение и враждебность. Он еще пытается бороться, противопоставив нацистам свое влияние. Сообщив Гитлеру о намерении уйти в отставку, он едет на Бендлерштрассе. Военное министерство все еще находится под усиленной охраной, словно в любую минуту ожидается переворот. Во дворе устроены баррикады, опутанные колючей проволокой, а многочисленные часовые вооружены до зубов. В коридоре вице-канцлер встречает одного из адъютантов генерала Фрича — «старого знакомого еще с тех счастливых времен, когда я участвовал в стипль-чезе. Он посмотрел на меня, как на привидение. «О боже, — наконец произносит он, — где вы были?» — «Как видите, — ответил я, — я все еще жив. Но мы должны положить конец этому свинству».