Любовные секреты Дон Жуана - Тим Лотт

Возможно, здесь-то и коренилась проблема. Мы оба были слишком подготовленными, слишком взрослыми, слишком дальновидными, чтобы все еще верить в миф. А в изделие надо сначала поверить и лишь потом подсчитывать его достоинства и недостатки. Ведь слава торговой марки всегда ярче изделия.

Мы съехались через год после того, как начали встречаться. Но наша мечта о ребенке осуществилась только через несколько лет. Когда Бет наконец забеременела, я был счастлив. И она была счастлива. Настолько, насколько мы верили в счастье. По крайней мере, мы знали, что никому не приносим страдания, как случалось раньше. И пусть это не была история великой любви, мы жили вместе, и жили неплохо. Наши друзья нашли общий язык. Этого хватало, особенно после рождения Поппи.

Это было самое счастливое и одновременно самое горькое время. Теперь нас связывало нечто большее, чем мы сами, связывало крепко. Но тут избранный нами практичный, здравомыслящий, фаталистичный подход, который никогда не подводил, дал трещину. Как будто тот факт, что мы привели в мир новое чудесное существо, заслуживал какой-то особой безраздельной страсти и безрассудной любви между родителями, – по крайней мере, так мне казалось. Мы предприняли самый ответственный шаг, на который могут решиться двое, и я к этому нормально относился. Но только нормально. А этого было недостаточно.

Произошли еще два события, заронившие семена будущей катастрофы, как я понимаю теперь, оглядываясь назад. Во-первых, у Бет больше не могло быть детей: во время родов что-то пошло не так и в результате она стала бесплодной. Наше трезвое – от ума – соглашение было расторгнуто несуществующим Богом: мы оба хотели иметь троих детей, и это желание служило одним из оснований, на которых держался наш брак.

Горечь и печаль, завладев Бет, сказались на ее суждениях. Она во всем винила меня, потому что ей нужно было найти виновного. Это чисто женское рассуждение о том, что, если есть несчастье, значит, есть и виноватый. Как в религии: результат образного мировосприятия.

Бет буквально помешалась на Поппи, окружив ее не только своей любовью, но, что опасно, и своими надеждами, мечтами и амбициями, с одержимостью приписывая ей задатки балерины, великой пианистки, поэтессы.

Это вбило клин между нами, потому что я считал, что Поппи должна сама выбрать, чем ей заниматься. Мне не нравятся родители, которые слишком настойчиво переносят собственные желания и потребности на детей, превращая их в марионеток, в бессловесных исполнителей своих несбывшихся грез. Но Бет была непреклонна.

Отчасти поэтому мое решение уйти из рекламного бизнеса приобрело особенное значение. Бет считала, что, поскольку Поппи предстоит стать великой женщиной эпохи Возрождения двадцать первого века, нам понадобятся деньги. Устав от нескончаемого потока человеческих испражнений, она бросила работу в больнице, вознамерившись попытать счастья в пиаре – звучало вполне завлекательно да и платили за это вроде неплохо. Единственным сдерживающим фактором была необходимость неотлучно находиться при Поппи.

Когда Бет удавалось выкроить время от материнских обязанностей, она работала в пиаровской компании Миранды Грин – «МГ-медиа». Последний раз я видел Миранду в саду нашего дома, нежно следящей за своим сыном, Калебом, мучителем червяков. Бет звонила по телефону, облизывала марки и подшивала бумажки. Это поддерживало на плаву иллюзию, будто она больше, чем «просто мать». Бет пришла к выводу, что оплачиваемая работа придает смысл человеческой жизни.

В то же самое время я пришел к противоположному выводу. Я проникся убеждением, что работа – это троянский конь, но заполненный не врагами, а пустотой. Что популярная в 90-е (наш брак пришелся в основном на 90-е) идея о Вальгалле, путь к которой пролегает через десятилетия, проведенные в конторе, или горы принесенной прибыли, была надувательством, еще одной иллюзией, ибо вся жизнь состоит из череды сменяющих друг друга иллюзий. Жизнь – это жизнь: не работа, не ваши «отношения» и не ваша борьба. Жизнь – сама по себе.

И я решил, что брошу работу с девяти до пяти, все эти «Восемнадцать фруктовых вкусностей Вилли» и «Йогурты для йогов», и, вместо того чтобы сочинять дурацкие слоганы, займусь чем-нибудь стоящим. Как многие до меня в рекламном бизнесе, я решил написать замечательный экзистенциальный роман. Перейти от псевдотворчества к настоящему творчеству. К искусству.

Это означало, что нам придется переехать в меньший дом, экономить, и даже урезать вложения в бесценный образовательный фонд Поппи.

А потом были два года кошмара, который называется написанием романа. Я понятия не имел, как трудно это будет. Я думал, надо просто сесть, подождать, пока придет вдохновение, и все получится само собой. Это интересно, это приносит удовлетворение, а в конце ты создаешь нечто бессмертное, и кто-то это покупает, но даже если продано не очень много экземпляров, неважно. Главное – ты себя выразил. Выполнил свой долг. Нашел своему таланту лучшее применение, чем бесконечные, бессмысленные, пустые рекламные тексты.

Но все оказалось совсем не так. Во-первых: без денег плохо. Во-вторых: начались проблемы в семье. Попробуйте сказать вашей жене, измученной заботами и сидением с маленьким ребенком, что вам нужно побыть одному для того, чтобы, например, посмотреть в окно, – хотите верьте, хотите нет, а жена так точно не поверит, что существенную часть времени писатель просто слоняется, ибо выглядит это как ничегонеделание.

В-третьих: писательство – это кошмар. Вы сидите за компьютером и заносите в него слова, которые для вас ничего не значат, которые не способны передать ни правды, ни живости, ничего, да и особой надежды на публикацию нет, а в это время ваш ребенок плачет, жена дошла от такой жизни до ручки, и вам начинает казаться, что ничего у вас не получится. Это отвратительно.

Но я справился. Я написал книгу «Песчаный призрак», 400 страниц, 110 000 слов. Это была трагедия в греческом стиле о сметенном бурей судьбы человеке, который не смог соответствовать предъявленным к нему требованиям. Действие происходит в кафетерии Далстона. Книга получилась постмодернистская, остроумная и со смыслом (множество не слишком навязчивых рассказчиков, множество сюжетов внутри сюжетов, множество пересекающихся персонажей, безвыходные ситуации и отвлекающие сюжетные линии), но в целом она была про неумолимый рок. Через два года я с гордостью распечатал ее и с еще большей гордостью дал читать Бет. Она прочитала в тот же день. Знаете, что она сказала? Она сказала:

– Не думала, что ты пишешь автобиографическую вещь.

Вот и все, что я от нее услышал. До сих пор не понимаю, что она имела в виду. Это не автобиографическая вещь. Это вещь о торговце пирожками, втянутом в обреченное на провал ограбление банка, о попытке найти свое место в мире, о смысле жизни, о поисках правды, о роке и неизбежности смерти. Это не обо мне.

Чертова мещанка.

Критический отзыв Бет о моей книге тоже не способствовал укреплению нашего брака, особенно учитывая то обстоятельство, что ее мнение разделили не менее тридцати издателей и агентов, которым я разослал книгу. Каждое из этих немногословных извещений об отказе оборачивалось осколком, ранившим в сердце. Я не принадлежал к числу людей, готовых писать романы, которые никому не нравились и не были нужны. Я просто сделал свой пробный шаг в Искусстве, не более того. Никто не захотел опубликовать «Песчаный призрак». Он до сих пор лежит в нижнем ящике моего стола, где, без сомнения, и останется.

Я вернулся работать в агентство, и снова появились деньги, правда уже не те. То, чем оборачивались наши с Бет мечты – моя книга, большая семья, нормальные отношения между нами, напоминало попытку пробежать лондонский марафон с тяжелым заболеванием легких.

А когда мы начали спорить из-за моих снов, стало понятно, что все кончено.

Я тогда видел один и тот же сон – вернее, слегка отличающиеся друг от друга сны на одну и ту же тему. В них всегда были какие-то строения – на вид небольшие, с тесными комнатами и узкими коридорами. Иногда там жили мои бывшие девушки, в недоступных подвалах и погребах. Но я не мог до них добраться, а только слышал их голоса. Бет там появлялась редко. Девушки менялись, их могло вообще не быть. Строения отличались по форме и местоположению. Но у этих снов была одна общая деталь. В какой-то момент я осознавал, что строения на самом деле гораздо больше, чем казались на первый взгляд. Я проходил через знакомую дверь и вдруг видел: у дома, в котором я жил, в котором провел долгие годы, есть еще одно крыло, а мне об этом почему-то до сих пор не было известно, и я в нем никогда раньше не бывал. Обилие воздуха и света в этом крыле со сводчатыми потолками и огромными открытыми пространствами наполняли мое сердце надеждой.