Тайна поместья - Виктория Холт

— Я задумал желание. Теперь ваша очередь.

Я подошла к краю колодца, где стоял Саймон, и сняла перчатку. Вокруг стояла мертвая тишина, и мне снова стало не по себе оттого, что я была наедине с ним в таком пустынном месте. Я наклонилась и подставила руку под воду, которая каплями просачивалась через боковые стенки колодца. Вода была по-настоящему ледяная.

Саймон вдруг оказался за моей спиной, и меня охватил панический страх. На какой-то момент я представила себе его в монашеской рясе с капюшоном, и все мои желания исчезли, оставив только одну мысль, которая заполнила собой все: «Только не Саймон, — повторяла я про себя, — только бы это не был Саймон».

Он стоял так близко, что я ощущала тепло его тела, и у меня вдруг перехватило дыхание. Я была почти уверена, что со мной вот-вот что-то случится.

Я резко повернулась к нему, и он отступил на шаг назад. «Зачем он так близко подошел ко мне?» — подумала я.

— Не забудьте, — сказал он, — вода должна высохнуть сама — не вытирайте ее. Кстати, я знаю, что вы задумали.

— И что же?

— Нетрудно догадаться. Вы загадали, чтобы у вас родился мальчик.

— Мне холодно, — сказала я.

— Это из-за воды. Она невероятно холодная, возможно, из-за извести.

Он собрал мои пакеты, и мы пошли назад в город. Люк и Дамарис уже ждали нас в гостинице, и мы все вместе выпили чаю, после чего отправились домой.

Когда мы подъехали к Киркландскому Веселью, уже наступили сумерки. Мое настроение по возвращении тоже было сумеречным. Я пошла к себе в комнату, стараясь побороть свои новые страхи и опасения, но они не отступали. Чего я вдруг так испугалась около колодца? О чем думал Саймон, стоя рядом со мной? Может, он что-то замышлял, и если бы я не обернулась…

Что же со мной происходит? Я сама себе удивлялась. Вместо того, чтобы посмеяться над суеверными сказками о волшебном колодце, я загадала желание и, более того, страстно желала, чтобы оно исполнилось. Только бы это не был Саймон…

А какая, собственно, мне разница, Люк это или Саймон? Но разница была, я знала это, и поэтому впервые задумалась всерьез о своих чувствах к этому человеку. Нет, нежности к нему я не испытывала, но в его обществе я чувствовала себя так, как ни в чьем другом. Я часто злилась на него, но даже злиться на него было Приятнее, чем вести чинный любезный разговор с кем-то еще. Я дорожила его мнением о себе, и мне даже нравилось, что он ценит мой здравый смысл выше других моих качеств.

Каждый раз, когда я с ним встречалась, мое отношение к нему менялось в лучшую сторону, и теперь я понимала, что уже успела попасть под обаяние его личности.

Вместе с этим пониманием пришло и понимание того, что я в свое время чувствовала по отношению к Габриэлю. Я поняла, что я как бы любила его, не будучи в него влюбленной. Я вышла за него замуж, потому что ощутила в нем потребность в защите и хотела ему ее дать. Для меня было совершенно естественно стать его женой, так как я знала, что могу принести ему покой и радость, а он, в свою очередь, даст мне возможность вырваться из родительского дома, который все больше и больше угнетал меня своим беспросветным унынием. Вот почему я с трудом могла вспомнить, как выглядел Габриэль, вот почему даже после его смерти я могла смотреть в будущее с надеждой. Мне в этом помогали Саймон и ребенок, которого я ждала.

Поэтому желание, загаданное мною у колодца, было как вопль души: кто угодно, только не Саймон.

Я начала остро ощущать, как изменилось поведение всех в доме по отношению ко мне. Я замечала многозначительные взгляды, которыми они обменивались, и даже сэр Мэттью, казалось, наблюдал за мною с каким-то напряженным вниманием.

Так случилось, что смысл всего этого мне невольно раскрыла Сара, и это открытие оказалось для меня более тревожным, чем все, что беспокоило меня до тех пор.

Как-то раз я пришла навестить ее в ее комнате и застала ее за вышиванием крестильного наряда для младенца.

— Я рада, что ты пришла, — приветствовала она меня. — Тебя ведь раньше интересовали мои гобелены.

— Они и сейчас меня интересуют, — заверила я ее. — Они изумительны. Покажите мне, пожалуйста, тот, который вы сейчас вышиваете.

Она недоверчиво посмотрела на меня.

— Ты и вправду хочешь его увидеть?

— Ну конечно.

Она довольно засмеялась, отложила в сторону крестильную рубашечку и встала со стула, взяв меня за руку. Вдруг ее лицо приняло расстроенное выражение.

— Я ведь держу его в секрете, — прошептала она. — Пока не закончу.

— Ну, тогда я не должна настаивать. А когда он будет готов?

Я думала, что она вот-вот расплачется, такой у нее был обиженный вид, когда она сказала:

— Как же я могу его закончить, если я не знаю! Я думала, ты мне поможешь. Ты же сказала, что он не убивал себя. Ты сказала, что…

Затаив дыхание, я ждала, что она скажет, но она уже потеряла мысль и, после паузы, совершенно другим тоном произнесла:

— В крестильной рубашечке была прореха.

— Правда? Но расскажите же мне о гобелене.

— Все дело в тебе, — вдруг пробормотала она. — Я не знаю, куда тебя поместить на моей картине, вот почему…

— Вы не знаете, куда меня поместить? — озадаченно повторила я.

— У меня уже есть Габриэль и собака. Это была очень славная собачка. Пятница! Такое странное имя.

— Тетя Сара, скажите мне, что вы знаете о Пятнице.

— Бедный Пятница. Такая славная собачка, такая преданная. Наверное, поэтому и… Ох ты, Боже мой, хоть бы твой ребенок вел себя хорошо во время крестин! Правда, никто из Рокуэллов не вел себя хорошо. Ничего, я потом сама постираю крестильную рубашку.

— Что вы хотели сказать о Пятнице, тетя Сара? Пожалуйста, скажите мне.

Она озабоченно посмотрела на меня.

— Это же была твоя собака, так что ты сама должна всё знать… Я никому не позволю трогать крестильный наряд. Я сама его отглажу.

— Тетя Сара, — сказала я, — покажите мне, пожалуйста, ваш гобелен. Вы же показывали мне предыдущий, когда он еще не был закончен.

— А-а, тогда было другое дело, тогда я знала…

— Что вы знали?

— Я знала, где тебя поместить. А сейчас я не знаю.

— Но я же здесь.

Она наклонила вбок голову, так что стала похожа на какую-то птицу с блестящими глазами, и произнесла:

— Сегодня… завтра… может еще и на следующей неделе… А потом… кто знает, где ты будешь потом?

Я во что бы то ни стало должна была увидеть, что она изобразила на своей вышивке.

— Прошу вас, покажите мне гобелен.

— Ну ладно, тебе я покажу, но больше никому.

— Я никому не расскажу о нем, — пообещала я.