Вольный стрелок - Михаил Серегин

* * *

— Ну кого там еще несет? — раздался недовольный голос, и в комнату стремительно вошел невысокий толстый мужчина с обширной лысиной и блеклыми, припухшими спросонья голубыми глазками. И в данный момент эти глазки свирепо смотрели на Архипова.

— Мне позвонили прямо с пропускного пункта.., через Келлера, конечно, что ты, Архип, приехал с совершенно сумасшедшим видом и срочно потребовал пропустить тебя ко мне. — Лукинский плюхнулся на диван и, по-видимому, абсолютно не замечая скромно стоящего у входного занавеса Влада, продолжил свою гневную тираду:

— Ну, если ты скажешь, что эта сумасбродная Наташка сбежала вместе со своим гапоненковским болваном, то я те…

— Да, что-то наподобие, — отозвался Владимир.

Бесцветные глазки Лукинского обратилась к Свиридову доселе не удостоенному внимания хозяина дома и, натолкнувшись взглядом на его неподвижную фигуру, словно высекли из нее искры, как из каменного столба, и эти искры яростно засверкали в испепеляющем взоре Михаила Борисовича.

— А что это за болвана ты сюда приволок? — медленно повернувшись к Архипу, произнес он. — Келлер сказал мне, что с тобой какой-то новый остолоп.., как будто мало старых. Но я думал, что ты оставишь его где-нибудь, чтобы он подождал снаружи.

— Вы на редкость проницательны в характеристике моей скромной персоны, Михаил Борисович, — сказал Свиридов. — Но в данный момент это настолько несущественно на фоне обуревающих нас проблем, что я не мог остаться подождать господина Архипова в круглой комнате, скажем.

— Вы что, издеваетесь, мать твою? — гневно завопил Лукинский. — Какого черта вы тут делаете?

В момент этой гневной и довольно бестолковой тирады глаза Лукинского проницательно ощупывали Свиридова, и тот понял, что этот фейерверк образцово-показательной злобы только маска, ширма, за которой прячется вдумчивый, осторожный и серьезный человек.

— Я не думаю, что вам знакомо мое имя.

Поэтому не вижу особой необходимости пока его называть. Но я пришел спросить у вас совета по серьезному и очень близко касающемуся лично вас, Михаил Борисович, делу.

Лукинский закрыл уже было гневно перекосившийся рот и приблизился к Свиридову.

— Говорите, — наконец сказал он уже явно спокойнее и сосредоточенней. — Кто вы такой?

— Я хотел бы предложить вам маленькую сделку. Думаю, что она будет вам выгодна. Потому что если дело выгорит, вы получите в целости и неприкосновенности собственную драгоценную персону.

Лукинский буквально задохнулся от изумления и ярости: как, какой-то человек, которого он вообще впервые видит, едва ли не открытым текстом угрожает ему, банкиру Михаилу Лукинскому, и где — в его собственном загородном особняке, напичканном охраной, как мышеловка сыром. Но он не успел ничего сказать, потому что его странный собеседник присовокупил к своей дерзкой речи слова, от которых вся кровь бросилась ему в лицо и стало жарко…

— А в довесок, — Свиридов сделал внушительную паузу и покачал перед носом Лукинского поднятым кверху указательным пальцем, — вы получите голову милейшего господина Гапоненкова Алексея Алексеевича, который, в свою очередь, заказал мне вас и даже заплатил вперед половину гонорара…

Глава 10

НАСТАВЛЕНИЯ ОТЦА ВЕЛИМИРА

Влад открыл глаза и слабо взмахнул рукой, собираясь отогнать рой на редкость назойливых мух, с мерзким жужжанием кружащихся перед его глазами. Но через несколько секунд в голову вступило смутное ощущение, что здесь явно что-то не так, потому как откуда взяться мухам в начале марта?..

— Сильно она меня шарахнула, — сказал Влад и уронил голову на подушку, поскольку в придачу к виртуальным мартовским мухам в его глазах появилось склонившееся над ним лицо Наташи.

— Ты бредил, — сказала несуществующая Наташа, — тебе приснился страшный сон. Какая-то капелла, какой-то Платонов.., а еще ты говорил об Антарктиде и почему-то о Дудаеве.

— Я же сказал.., сильно шарахнула, — встревоженно откликнулся Влад и приложил пальцы к гудящим вискам. В разбитом затылке снова пульсировала изматывающая, словно перемалывающая его мозг грубыми зубчатыми колесами боль.

— Я прикладывала к твоей голове холодные компрессы, — виновато сказала Наташа, придерживая его за воротник рубашки, вероятно, боясь, что он сделает резкое движение головой.

— Сколько сейчас времени? — спросил он.

— Уже почти пять вечера.

— И ты до сих пор сидишь тут со мной?

— Ты же запретил мне выходить на улицу без твоего разрешения, — она грустно улыбнулась и, поднявшись, добавила:

— Илья еще спит. Сильно они ему лицо попортили. Но он спал хорошо, не то что ты.

Прости, я не хотела.., так получилось.

Влад подумал, что она снова извиняется за тот досадный, но пренеприятный удар «аграном» по голове, доставляющий теперь столько неудобств и страданий не только ему, но и ей самой. Поднял было на нее глаза, чтобы заверить, что все хорошо, чтобы саркастически посетовать — ну что еще можно ожидать от безмозглой взбалмошной бабы, что он и не заблуждался особо на ее, Наташки, счет.., что он все давно забыл и простил.

Но все слова, насмешливые и грустные, наигранные и искренние, застыли на губах Влада, когда он увидел, как она смотрит на него. Нет, это не о том параноидально-истерическом столбняке, той неотвязной чесотке нелепых и надуманных чувств, которая в душещипательно-слезовыжимательных масскультовских фильмах про любовь патетически именуется высокой страстью. Неизвестно еще, была ли способна на эту пресловутую страсть эта в меру красивая, в меру глупая девушка. Но в ее глазах было что-то такое, отчего ему сразу стало беспощадно ясно, по поводу чего она извиняется.

Да, Илья в самом деле спал спокойно и не нуждался в ее уходе, а он, Влад, действительно бредил и кидался во сне после того, как приехал из загородного дома Лукинского. Но она и хотела, чтобы он нуждался в ее заботе.

Потому что она не могла отойти, оторваться от него, Владимира Свиридова, и теперь, когда он проснулся, смотрела на него так, как не смотрела ни одна женщина.

Не потому, что ни одна женщина не любила его больше, чем способна любить она, Наташа. А потому, что ни в чьих других глазах он не пожелал бы, не позволил бы себе увидеть большей любви.

А теперь она просила у него прощения за то, что хотела этой его слабости и бреда, чтобы сидеть вот так возле него и следить за каждым его жестом.

— Ладно, — сказал Влад и медленно поднялся и сел, — вечер воспоминаний несколько затянулся, пора бы свистать отбой.

Никто не заходил?

— Заходил, — слабо улыбнувшись, отчего ее бледное лицо чуть порозовело, ответила Наташа. — Я не открыла, как ты и просил.

— А ты не посмотрела в глазок, кто это был?

— Какой-то священник. Такой огромный, что перегородил всю площадку перед дверью.

— Ты вот что, — Свиридов зашевелился и сел на диване, — если этот священник вдруг вздумает прийти еще раз, а ты каким-то образом тут будешь, то впускай его, не раздумывая.

— А он уже вошел сам, сын мой! — раздался звучный бас, и в комнату ввалилась огромная фигура отца Велимира, в миру Афанасия Фокина. Пресвятой отец был окружен плотным кольцом обитающей в квартире живности: над головой его с диким воплем «Грррром небе-есный!!:» нарезал круги Брателло, о ноги пастыря терся здоровенный пушистый кот Тим, спящий круглые сутки, чье пробуждение не по поводу приема пищи или, напротив, отправления естественных нужд, а просто так, ставилось в ряд событий чрезвычайных, как-то: наводнение, землетрясение, дурное настроение соседки напротив и обесценивание национальной валюты в четыре раза.

На руках Фокина сидел довольный Наполеон в треуголке, ел банан, вероятно, принесенный ему как гостинец, и попутно играл большим серебряным крестом на груди служителя культа.

— Он сам открыл дверь, — словно оправдываясь, произнесла Наташа, — может, у него были…

— Не было у меня ключей, дочь моя, — провозгласил отец Велимир, отдирая шкодливые лапы Наполеона от собственной уже изрядно взъерошенной бороды. — Просто дверь была закрыта на один простенький замок, и господь споспешествовал мне отворить его, дабы вступить в предел сей! — Отец Велимир елейно закатил глаза, а потом насмешливо глянул на Влада:

— А что это ты, брат, взял за моду валяться с проломленной башкой? Или это господь бог наконец покарал тебя, скинув на голову что-нибудь вельми тяжкое…

— Скинул, скинул, — отпарировал Свиридов, — куда уж тяжелее такой туши, как ты. Вот воистину праведный служитель церкви.., открывает двери на манер мелкого домушника. «Стучите, и отворят вам», — прогудел он цитату из Священного писания, искусно подделываясь под густой бас отца Велимира.

— Воистину так, — откликнулся тот, гладя Наполеона. — Люблю живность всякую, — неожиданно добавил он вполне обыденным, мирским голосом, — что котов, что собак, да и этих тварей кривоногих, — он еще раз погладил Наполеона по голове, потом осторожно опустил его на пол. — Не то что отдельных людишек.., да и все они, надо признаться.., — Ну да, ну да, — продолжил Свиридов, — не стоит забывать, что все мы всего лишь злокачественная мутация обыкновенной обезьяны, как утверждал с подачи мистера Кестлера милейший профессор Климовский.