Другая история литературы. От самого начала до наших дней - Александр Жабинский

Массовые моровые поветрия многократно бывали и до и после этой пандемии. В Германии с 1326 по 1400 г. насчитывалось 32 года чумных эпидемий, с 1400 по 1500 г. – около 40 лет. В городах иногда в течение нескольких месяцев вымирала десятая, шестая, а иной раз и четвертая часть населения. В Безансоне вспышки чумы с 1439 по 1640 г. наблюдались 40 раз, в Савойе между 1530 и 1587 гг. – 7 раз. В XVI в. она 10 раз охватывала Лимузен и 22 раза – Орлеан».

Как видим, действие выходит за пределы XIV века и захватывает XV век, линию № 7.

«Некоторые полагали, что умеренная жизнь и воздержание от всех излишеств сильно помогают борьбе со злом; собравшись кружками, они жили, отделившись от других, укрываясь и запираясь в домах, где не было больных и им самим было удобнее; употребляя с большой умеренностью изысканнейшую пищу и лучшие вина, избегая всякого излишества, не дозволяя кому бы то ни было говорить с собою и не желая знать вестей извне – о смерти или больных, – они проводили время среди музыки и удовольствий, какие только могли себе доставить. Другие, увлеченные противоположным мнением, утверждали, что много пить и наслаждаться, бродить с песнями и шутками, удовлетворять, по возможности, всякому желанию, смеяться и издеваться над всем, что приключается, – вот вернейшее лекарство против недуга. И как говорили, так, по мере сил, приводили и в исполнение, днем и ночью странствуя из одной таверны в другую, выпивая без удержу и меры, чаще всего устраивая это в чужих домах, лишь бы прослышали, что там есть нечто им по вкусу и в удовольствие. Делать это было им легко, ибо все предоставили и себя и свое имущество на произвол, точно им больше не жить; оттого большая часть домов стала общим достоянием, и посторонний человек, если вступал в них, пользовался ими так же, как пользовался бы хозяин. И эти люди, при их скотских стремлениях, всегда, по возможности, избегали больных. При таком удрученном и бедственном состоянии нашего города почтенный авторитет как божеских, так и человеческих законов почти упал и исчез, потому что их служители и исполнители, как и другие, либо умерли, либо хворали, либо у них осталось так мало служилого люда, что они не могли отправлять никакой обязанности; почему всякому позволено было делать все, что заблагорассудится».

«Мало было таких, тело которых провожали бы до церкви более десяти или двенадцати соседей; и то не почтенные, уважаемые граждане, а род могильщиков из простонародья, называвших себя беккинами и получавших плату за свои услуги: они являлись при гробе и несли его торопливо и не в ту церковь, которую усопший выбрал до смерти, а чаще в ближайшую, несли при немногих свечах или и вовсе без них, за четырьмя или шестью клириками, которые, не беспокоя себя слишком долгой или торжественной службой, с помощью указанных беккинов, клали тело в первую попавшуюся незанятую могилу. Мелкий люд, а может быть и большая часть среднего сословия представляли гораздо более плачевное зрелище: надежда либо нищета побуждали их чаще всего не покидать своих домов и соседства; заболевая ежедневно тысячами, не получая ни ухода, ни помощи ни в чем, они умирали почти без изъятия. Многие кончались днем или ночью на улице; иные, хотя и умирали в домах, давали о том знать соседям не иначе, как запахом своих разлагавшихся тел. И теми и другими умиравшими повсюду все было полно. Соседи, движимые столько же боязнью заражения от трупов, сколько и состраданием к умершим, поступали большею частью на один лад: сами, либо с помощью носильщиков, когда их можно было достать, вытаскивали из домов тела умерших и клали у дверей, где всякий, кто прошелся бы, особливо утром, увидел бы их без числа; затем распоряжались доставлением носилок, но были и такие, которые за недостатком в них клали тела на доски. Часто на одних и тех же носилках их было два или три, но случалось не однажды, а таких случаев можно бы насчитать множество, что на одних носилках лежали жена и муж, два или три брата, либо отец и сын и т. д. Бывало также не раз, что за двумя священниками, шествовавшими с крестом перед покойником, увяжутся двое или трое носилок с их носильщиками следом за первыми, так что священникам, думавшим хоронить одного, приходилось хоронить шесть или восемь покойников, а иногда и более. При этом им не оказывали почета ни слезами, ни свечой, ни сопутствием, наоборот, дело дошло до того, что об умерших людях думали столько же, сколько теперь об околевшей козе. Так оказалось воочию, что если обычный ход вещей не научает и мудрецов переносить терпеливо мелкие и редкие утраты, то великие бедствия делают даже недалеких людей рассудительными и равнодушными. Так как для большого количества тел, которые, как сказано, каждый день и почти каждый час свозились к каждой церкви, не хватало освященной для погребения земли, особливо если бы по старому обычаю всякому захотели отводить особое место, то на кладбищах при церквах, где все было переполнено, вырывали громадные ямы, куда сотнями клали приносимые трупы, нагромождая их рядами, как товар на корабле, и слегка засыпая землей, пока не доходили до краев могилы.

Не передавая далее во всех подробностях бедствия, приключившиеся в городе, скажу, что, если для него година была тяжела, она ни в чем не пощадила и пригородной области. Если оставить в стороне замки (тот же город в уменьшенном виде), то в разбросанных поместьях и на полях жалкие и бедные крестьяне и их семьи умирали без помощи медика и ухода прислуги по дорогам, на пашне и в домах, днем и ночью безразлично, не как люди, а как животные…»

Таково литературное описание чумы линии № 7. И для Византии под 622 годом (линия № 7 «византийской» волны) некоторые историки сообщают о «заразительных смертельных болезнях, уничтоживших Ромейское государство».

Закончим изложение чумной истории по А. М. Петрову:

«Впрочем, чума была всего лишь одной из повальных болезней, постоянно свирепствовавших в европейском обществе. Большой урон наносила оспа. Считалось, что из каждых 100 человек она поражает 95 и один из семи умирает. Неистовствовали также «алая лихорадка» (как теперь полагают, это сыпной тиф, переносимый вшами), холера, различные гриппы, скарлатина, корь, брюшной тиф, всевозможные горячки, кровавые поносы, дифтерит, просяная лихорадка (она поражала сердце и легкие, и больные, страдая сильным ознобом и обильным потоотделением, часто умирали в несколько часов) и целый ряд других инфекционных болезней, которые ныне с очень большим трудом поддаются идентификации».

Мы можем констатировать, что основные случаи пандемий совпадают по нашим линиям веков. Разнообразие описаний, которые относят к разным эпохам, сведенные вместе, позволяют сделать картину бедствия XIV века более полной и объемной.

А теперь несколько слов о том, что происходило после того, как чума проносилась над городами и селами. Хроника Маттео Виллани повествует, что люди и впрямь вели себя, как описано в поэме Пушкина. Только «пир» устраивали не только во время чумы, но и после нее:

«Людей осталось слишком немного по отношению к унаследованным ими земным благам, так что забыв о прошлом, словно ничего и не было, они ударились в невиданный ранее разгул и бесстыдный разврат. Оставив дела, они предавались пороку обжорства, устраивая пиры, попойки, празднества с утонченными яствами и увеселениями, не знали удержу в сластолюбии, наперебой выдумывали необыкновенные и причудливые платья, часто непристойного вида, и переменили вид всей одежды. Простонародье, как мужчины, так и женщины, ввиду избытка всех вещей не желали заниматься своим привычным трудом, они пристрастились к самым дорогим и изысканным кушаниям, то и дело устраивали свадьбы, а прислуга и уличные женщины надевали платья, оставшиеся от благородных дам. Почти весь наш город (Флоренция) очертя голову погрузился в постыдные утехи, в других местах и по всему свету было еще хуже».

Вот что произошло с цивилизацией: резкое уменьшение численности населения предоставило немногим выжившим условия жизни, ранее доступные только самым богатым и родовитым. В частности, произошла быстрая и резкая перемена моды, стилей и фасонов одежды. Комментируя тексты Виллани, написанные непосредственно в XIV веке, историк Герман Вейс сообщает, что до 1340-х годов «мужчины одевались в красивую и величественную одежду древних римлян, а затем променяли ее на более роскошный, но иностранный наряд», по примеру афинского герцога Готье и его многочисленной свиты. Легко догадаться, что Виллани, автору XIV века, самому приходилось носить тогу, и не мог он употреблять таких слов, как «древнеримский» наряд, это редакция Вейса, который далее пишет:

«В женском костюме (XIV века) отклонение от древнеримских фасонов было заметно прежде всего по верхней одежде. У мужчин прообразом такой одежды была туника, а у женщин – волочащаяся стола, начавшая изменяться довольно рано, при этом не потеряв своей первоначальной формы… Рукава ее, согласно древнему обычаю, были довольно короткие и умеренно широкие. В таком виде, часто не подпоясанной, эту одежду носили до конца следующего (XV) столетия. Нижнее одеяние, соответствовавшее древнеримской тунике интериор, долгое время выполняла функции нижнего белья, пока верхнюю одежду не начали укорачивать и разрезать так, что сквозь нее проглядывала нижняя».