Борцы - Борис Порфирьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Коверзнев пересилил себя, сел за стол и взял в руки перо. Подошла на цыпочках Рита, нежно поцеловала его в шею, сказала:
— Кончишь работать — поставь лампу на место…
Он вскочил, словно облитый ушатом холодной воды.
— Ну–ну, не буду, — сказала она примиряюще и так же на цыпочках вышла.
Он хотел лечь на кровать, но она была застлана белоснежным покрывалом, и днём к ней не разрешалось подходить. А какая уютная коечка была у него раньше! На солдатское одеяло можно было ложиться даже в пальто, недаром Леонид Арнольдович Безак завёл такое же одеяло своему сыну, «будущему спартанцу», как говорил он… Сейчас вместо спартанского ложа была постель, предназначенная для наслаждений капризной бабёнки, которая воображала себя римской матроной. В этой постели Рита завтракала, пила кофе, проснувшись в час, в два дня. На завтрак — омары, кофе — горячий, со сливками. Среди ночи она будила Коверзнева для любовных утех, и он после этого, убогий в своей наготе, должен был идти к буфету и доставать яблоки и виноград, так как она не могла уснуть без них.
Рита пыталась заговаривать о собственном выезде и о заграничном курорте, но Коверзнев вспылил: ни лошадей, ни конюшни, ни кучера он заводить не намерен — у него на это не хватит денег, и о курорте она тоже пусть не мечтает — вместо того чтобы ехать в какую–нибудь грязную немецкую деревню, где русские бабы, воображающие себя аристократками, умирают со скуки, ехала бы она на берег Луги и пила там молоко и загорала.
Остынув, он сказал:
— На будущее лето снова будем ездить на дачу Стембока — Фермора — там великолепный пляж. Мы с Ниной и с Ефимом всё время туда ездили.
Рита вскочила:
— Ты не можешь не вспоминать при мне эту цирковую шлюху?!
— Перестань, пожалуйста. И прошу при мне так о ней не говорить.
— Буду говорить! Буду! Нашёл, в кого влюбляться, — цирковая шлюха, борцовская подстилка.
— Перестань! Или я тебя ударю!
— Ударь! Ударь! Ты способен на это!
Она разрыдалась и выскочила из комнаты.
Коверзнев закурил, жадно затянулся. «Нет, это надо как–то кончать». Остановился перед окном, глядя на тёмный залив. В соседней комнате разбилась какая–то склянка. «Не отравится», — уверенно подумал он о Риге и не пошёл к ней.
Смеркалось. Внизу, в хибарке, зажглись огни; на воде качался красный бакен, двигались разноцветные фонарики — это шёл пароход из Петергофа.
Не включая света, Коверзнев открыл окно, лёг на подоконник. Курил, глядел в ночь, думал…
Она не выдержала, пришла к нему, молча обвила его руками, потёрлась мокрой от слёз щекой о его лицо. Укутала его пледом:
— Простудишься… Бедный мой… Я гадкая, нехорошая, развратная баба, я мешаю тебе жить… Прости меня, я переменюсь… Я буду жить ради тебя… Я буду потакать твоим капризам… Ну, чего ты хочешь? Скажи… Скажи, пожалуйста…
Она тяжело сползла на пол, обхватила его ноги, начала их целовать.
Всё это вызывало чувство стыда и досады. Коверзнев неуклюже пытался схватить её за плечи и поднять. Она вырывалась.
Подобные сцены повторялись почти каждый день, а все знакомые поздравляли Коверзнева со счастливым браком, и он загадочно улыбался в ответ.
34
Всемирный чемпионат в цирке Чинизелли вступил в третий месяц своего существования. В матчах на звание чемпиона мира уже встретилось около ста борцов. За шестьдесят дней сбор составил семьдесят пять тысяч рублей.
Всё реже и реже боролись Сарафанников, Вахтуров и Корда — они уже сделали своё дело. Поэтому интерес к борьбе начал ослабевать; однако ещё не было такого дня, чтобы в кассе оставались билеты. Фанерная табличка с надписью «Все билеты проданы» была так же привычна, как афиши с изображением борцов–чемпионов.
И вдруг 25 сентября рядом с этой табличкой появилось объявление, извещающее о прибытии Красной маски и о закладе в тысячу рублей против любого чемпиона мира.
Эта новость заставила многих задуматься. Даже Верзилин отложил вечерний чай у Нины и договорился с ней, что они пойдут в цирк, несмотря на её свободный день.
Коверзнев пытался разнюхать новости, но ничего не узнал. Однако «маску» он видел в коридоре гостиницы. По той поспешности, с которой она, заметив журналиста, скрылась в номере, он сделал вывод, что это кто–то из борцов, гастролирующих в России и знающих его.
Забыв о распрях, он пришёл к Верзилину. Они долго перебирали в памяти имена знакомых борцов, но так ни на ком и не остановились.
— Надо быть готовым ко всему, — сказал Верзилин. — Я думаю, Никита сначала воздержится. Пусть её вызывают Коля Вахтуров или Корда.
Коверзнев поднялся с дивана, долго раскуривал трубку. Потом заговорил:
— Мудрое решение. Видимо, «маска» серьёзная, если Никите никто не предлагает лечь под неё. Одно из двух: или они надеются на чистую победу «маски», раз не уговаривают Никиту, или «маска» должна по замыслу проиграть Никите.
— Первое маловероятно, — возразил Ефим Николаевич. — Поддубный не любитель переодеваний… Шемякин — не зная броду не сунется в воду…
— Шемякина бы я узнал в любом костюме.
— А больше никого с уверенностью не выпустят против Никиты… «Железный венгр»?..
— Чая Янос? Нет, не выдержит против Никиты.
— Кто же?
— Да‑а… задача. Остальные борцы по комплекции не подходят.
Сказав это, Коверзнев задумался, глубоко заложил руки за спину, прошёлся по комнате. Остановился.
— Пф–пф–пф… Чёрт! Погасла!.. Пф–пф… Всё–таки, я думаю, сильный борец отпадает. Тогда остаётся загадкой… почему не уговаривают Никиту…
— Подождём, что покажет вечер, — сказал Верзилин. — Может быть, и узнаем.
В цирк они пришли ко второму отделению — к борьбе.
Ложи сверкали золотым шитьём мундиров, лысинами, белизной пластронов, драгоценностями дам. Пестрели яркими рубахами мастеровых и платками женщин верхний ярус и галёрка.
И вот появился арбитр. И чем ближе к середине манежа он подходил, тем тише становилось в цирке. Шум схлынул, арбитр поднял руку:
— Уважаемые госпожи и господа! Мне удалось выписать знаменитого чемпиона мира, который будет бороться под красной маской, причём всякий желающий может вытребовать на свой счёт любого чемпиона в противники «маске». За «маску» господин Чинизелли ставит заклад в тысячу рублей, который будет пожертвован в одно из благотворительных учреждений города Санкт — Петербурга в случае поражения знаменитого борца!
В это время, как бы случайно, словно она не знала, что арбитр говорит о ней, — в цирке появилась «маска».
Это был крупный стройный борец, и хотя фигуру его нельзя было рассмотреть, так как её скрадывал свободный мохнатый редингот, в нём угадывалась большая сила.
И несмотря на то что Никита уже десятки раз видел борцовские маски, эта почему–то заставила его вспомнить иллюстрации к книге из верзилинской библиотеки — романе об инквизиции. Почему — он так и не мог понять.
Раскачивающейся походкой «маска» прошла по проходу, застланному малиновым бархатным ковром, и направилась к пустым крайним креслам первого ряда левой стороны. Это были места Чинизелли.
«Маска» пропустила вперёд маленького старичка во фраке и с брильянтовой булавкой и, усевшись в третье кресло, склонила к нему голову. У старичка были острые, глубоко сидящие глаза, а лицо его напоминало печёное яблоко.
— Менеджер, антрепренёр, — объяснил Коверзнев.
— Сарафанникова! Сарафанников пущай борется! — закричал кто–то.
— Вахтурова!
— Стерса!
— Сарафанникова!
— Вахтурова!
— Татуированного подавай!
— Сарафанникова!
Арбитр поднял руку, восстанавливая тишину.
— Господа! — сказал он. — Вызов делать официально! Или у судейского столика, или в кассе! С закладом денег в депозит!.. «Маска» начинает борьбу завтра!
Никита вместе с другими борцами наблюдал за «маской» из–за кулис. Сердце его приятно и в то же время тоскливо заныло — но не из–за этой «маски» (она не произвела на него впечатления), а из–за выкриков публики. И хотя он был популярен не больше Вахтурова, он самолюбиво отметил, что его, Никитино, имя произносится чаще. Впрочем, возможно, будь он на десять лет старше — он этого бы не думал.
Когда шум улёгся, арбитр объявил: — Парад, алле!
Борцы вышли на манеж, и начался обычный церемониал представления, а затем борьба очередных пар.
Перед полицейским часом вся публика партера повалила на конюшню, которая использовалась в антрактах как театральное фойе. Зрителям второго яруса путь сюда был заказан — отделённые барьером, они могли общаться лишь с галёркой. Цирк Чинизелли являлся единственным в России цирком, где привилегированные зрители имели отдельный уличный вход.
