Три прыжка Ван Луня. Китайский роман - Альфред Дёблин

И тут в эту заваруху вмешался только что назначенный даотай, да так неловко, что чуть не поплатился собственной головой. Дело в том, что в западных округах случай Хоу вовсе не был чем-то особенным. Тамошние крупные землевладельцы десятилетиями самым чудовищным образом уклонялись от уплаты налогов; хозяева шелкопрядильных мастерских и мельниц платили не больший налог, чем жалкий подсобный рабочий на их же предприятии. В регистрационных книгах налоговой службы в качестве собственности этих богатых господ указывались лишь крохотные пахотные участки, некогда принадлежавшие их отцам или дедам; местные богачи, благодаря дружеским связям с налоговыми чиновниками и старостами, добивались того, чтобы данные об их семейной собственности, однажды внесенные в земельный реестр, никогда более не обновлялись; они также предоставляли ложные сведения о размерах заброшенных или затопленных половодьем участков.

Вышеупомянутый молодой даотай, как только до него дошли слухи о подобных злоупотреблениях, явился в ближайшее отделение императорского финансового ведомства, где хранились списки налогоплательщиков, и сообщил управляющему — устно, но прямо посреди ямэня, в присутствии многих свидетелей, громким голосом, — о противоречии между данными, указанными в списках, и действительным положением вещей. Когда, покончив с этим, он сел в свой зеленый паланкин, его носильщики тревожно переглянулись и потом долго еще качали головами. А дальше произошло то, что и предсказывали, перешептываясь между собой, слуги молодого даотая.

Налоговый управляющий, человек уже пожилой, любимый в Чжили и Шаньдуне за знание местных обычаев и высоко ценимый в правительственных кругах, на десять дней передал текущие дела заместителю. Все это время он, как он сам сообщил, объезжал подведомственную ему налоговую зону, чтобы провести личное расследование, и посещал как промышленные предприятия, так и имения. Однако не в его силах было задержать тот рапорт, который даотай отослал в центральное финансовое ведомство примерно тогда же, когда сделал в ямэне свой устный доклад; и к тому времени, когда опытный чиновник вернулся из деловой поездки, его уже ожидало письмо из пекинского финансового ведомства с настоятельным требованием прислать объяснительную записку в ответ на «прилагаемый меморандум».

Вечерами, пока молодой, еще неженатый даотай лежал на берегу Пруда Красных Лотосов и играл с приятелями в «плавающие лепестки», его более искушенные в жизненных перипетиях слуги сокрушались по поводу недальновидности своего господина: они уже были наслышаны о нарастающей неприязни к нему.

Между тем, стали возникать небольшие беспорядки при задержании воров и осуществлении публичных наказаний; постепенно такого рода неприятности участились и требовали от даотая все большего внимания. В нескольких прежде спокойных селах даже произошли нападения на императорских чиновников и на частные дома. Из столицы прислали выдержанное в резком тоне письмо с требованием немедленно подавить бунт. Но выловить смутьянов даотаю не удалось: его полиция оказалась бессильной. Когда ночью на рыночной площади сгорела мемориальная арка, воздвигнутая для одной добродетельной вдовы по приказу самого императора, пробил, как полагали многие, последний час легкомысленного молодого чиновника.

Тогда-то толстяк Хоу и пригласил даотая к себе для личной беседы, которую тот и сам уже запланировал, ибо хотел прояснить кое-какие подробности, связанные со строительством транспортной дороги. И кризис разрешился — наипростейшим образом. У даотая не оставалось выбора: он не мог не думать о страшном позоре, который навлечет на своих еще здравствующих родителей и на умерших предков, если будет понижен в должности; не говоря уже о том безотрадном будущем, которое ожидало бы в таком случае его самого.

Домочадцы Хоу, казалось, восприняли визит даотая как большую честь. Сам Хоу, едва услышав, что родители его высокочтимого гостя еще живы, с откровенным угодничеством заявил о своем желании передать этим достойным пожилым людям летний домик в одном из своих имений; и тут же защебетал, что глубоко сожалеет о временных трудностях, с которыми столкнулась местная управа, предложил предоставить в ее распоряжение собственных, превосходно обученных и вооруженных охранников. Неподкупный даотай ничего определенного не ответил.

Вернувшись домой, он принес жертву на алтаре предков и помолился; два дня не разговаривал ни с кем из друзей. И потом все-таки решился принять позорное предложение.

В тот же день Хоу нанес ему блестяще инсценированный ответный визит — явился сперва в ямэнь, а потом и в частные апартаменты начальника округа, что очень обрадовало домочадцев и слуг, теперь восхвалявших даотая как зрелого и мудрого мужа. И все «недоразумения» с легкостью были улажены: оказалось, что и возникли-то они лишь из-за нагромождения ошибок и преувеличений, из-за нелепой путаницы. Не прошло и двух недель, как не рассчитывавшие на такое счастье чиновники получили из центрального ведомства благодарность за то, что они со свойственными им умом и энергией подавили опасное локальное восстание. После нескольких безуспешных выплесков недовольства со стороны крестьян, особенно сильно пострадавших от жестких мер Хоу, всё утихомирилось.

И тут, в разгар лета, стали распространяться слухи о появлении в здешних краях благочестивых нищенствующих братьев; кое-кто даже оставил родные места и присоединился к «расколотым дыням». Поговаривали об интригах и нападениях, которым подвергаются эти мирные чужаки; а потом произошла ужасная бойня, монахи-ламаисты покинули свой монастырь, и перепуганная паства Ма Ноу укрылась за его крепкими стенами. Гильдии — от приверженцев Ма из числа местных жителей — узнали еще кое-какие подробности о характере союза и его трудной судьбе. И сразу же укрепилась симпатия к этим гонимым, чувство солидарности с ними. Работы по сооружению нового канала еще и не начались — якобы потому, что из-за непрекращающихся военных действий императорская казна совсем опустела; многие семьи, потеряв источник доходов, переселялись в северную часть провинции. Беспорядочные слухи о «Расколотой Дыне» распространялись и в задавленных нуждой деревнях: там рассказывали, что под этим именем будто бы скрывается политический союз, поддерживающий тесные отношения с «Белым Лотосом»; что члены союза бродят безоружные по округе и, не сопротивляясь, позволяют себя убивать; они поступают так для того, чтобы пробудить народ, показав ему: даже безобидные калеки становятся жертвами насильников-маньчжуров и мошенников-чиновников.

Частые разговоры жителей различных местечек на эту тему привели к тому, что из представителей гильдий и деревень образовалась инициативная группа, которая, не добивших справедливости от государственных чиновников, решила вступить в контакт с «расколотыми дынями» и их предводителем Ма Ноу. Не продуманные до конца мысли и сильное эмоциональное возбуждение погнали этих людей в путь: они хотели объединиться с Ма Ноу, который уже завладел монастырем, и совместно с ним предпринять что-нибудь для улучшения создавшейся ситуации.

Перед этой нестройной ватагой крестьян и промысловиков быстро захлопнулись, но затем вновь распахнулись ворота монастыря. Когда несколько братьев ворвались в хижину Ма Ноу и сообщили ему, что группа дружественно настроенных селян пришла в монастырь и желает с ним говорить, Ма не счел нужным привлекать к беседе своих доверенных лиц, а велел проводить пятерых делегатов от группы в горницу чэн-по — и отправился туда сам.

Гости приветствовали его словно могущественного владыку, склонившись в поклоне до земли; он, стыдясь и опасаясь, что кто-то это увидит, попросил их обращаться с ним как с равным: он ведь и вправду им ровня — бедный сын маленького черноголового племени, насчитывающего не более ста семейств. Так пусть же они скажут, чего от него хотят и кто их послал.

Они заулыбались, услышав вопрос Ма; и по его знаку полукругом расселись на полу. А дальше молчали, потому что не знали, кто должен говорить первым.

Это были пятеро пожилых работяг: трое кипятильщиков, один разорившийся сковородочник и один возчик; когда они совещались у себя дома, их смышленые головы работали превосходно; здесь же их сбивало с толку ощущение, что они сидят рядом с таким прославленным человеком, как Ма, — и еще то, что они не знали, каковы цели этого человека. Наконец сковородочник, самый образованный из всех, открыл рот, обвел взглядом присутствующих, после чего, улыбнувшись и поклонившись, сказал: что поскольку никто, похоже, не возражает, говорить будет он. А затем вкратце объяснил, кто они такие, где живут, как дурно с ними обошлись владельцы имений и чиновники.