Чикаго, 11 - Дей Кин

Мысль о том, что именно это задумала Лу сделать с ней, немного опечалила Терри. Она, конечно, не всегда была паинькой, но старалась быть хорошей. Она хотела быть хорошей. Но теперь, когда Пол так с ней поступил, ей совершенно безразлично, что с ней будет. Она надеялась лишь на то, что ей не придется работать, пока ребенок не родится. Это ей почему-то не казалось совсем неприличным.

После того как ее веки отяжелели, она продолжала сонно размышлять о будущем. В любом случае, когда она станет знаменитой шлюхой и у нее будет дорого обставленная квартира, как у Лу, и шелковые простыни на кровати, а ее пальцы будут унизаны бриллиантами, а на парковке у дома будут стоять две модели «кадиллака», Пол еще пожалеет обо всем.

Терри еще сильнее вцепилась в руку, за которую держалась:

— Ты не оставишь меня, Лу? Когда я проснусь, ты еще будешь со мной?

Женщина, сидящая рядом, в ответ сжала пальцы Терри:

— Я буду здесь. Не волнуйся ни о чем, малышка. Положись целиком на меня.

После того как Терри заснула, Лу для верности еще долго сидела рядом с кроватью, не решаясь разомкнуть пальцы, свободной рукой убирая разметавшуюся прядь волос с горящей щеки девушки. Потом она взбила ей подушку, считая, что это просто необходимо, чтобы девочке было удобнее.

Лу не знала, смеяться ей или плакать. Она мыслила теперь в стиле Терри, так же, как она, говорила, делая ударение на определенные слова. Это действительно самое невероятное, что только может произойти. Она только хотела выставить для молочника несколько пустых бутылок, а тут оказалась Терри.

«Возможно, — печально размышляла Лу, — женщины, ютящиеся в лачугах угольщиков со своими детьми, делают для них что-то, чего не видно при поверхностном взгляде, что-то очень редкое и ценное, то, чего не купишь ни за какие деньги». По ее мнению, нет ничего лучше, чем иметь такую дочь, как Терри.

И если бы такое было возможно и у нее была бы дочка, такая, как Терри, ей не пришлось бы растрачивать свою любовь на приемных детей, разбросанных по всему миру.

Лу собственнически рассматривала утонченные черты лица спящей девочки. Если бы Бог ответил на ее молитвы и у нее была такая дочь, она бы проследила за тем, чтобы девочка была воспитана как следует. Она бы не оставляла ее одну ни на секунду. Уж ее дочь не связалась бы ни с одним задавалой спортсменом из школы!

Когда Терри нашла того, кому, как ей казалось, она могла доверять и кто ее поймет, она ничего не утаила. Бедная, горемычная, любвеобильная, обманутая маленькая неопытная девочка поведала ей свою горькую любовную историю, начиная от первого двойного шоколадного пломбира с фисташками до уцененного до сорока девяти с половиной долларов шестидесятитрехдолларового восьмипрограммного транзисторного приемника, который она купила в подарок этому играющему за город в футбол сукиному сыну, который обрюхатил ее в честь того, что он в скором времени станет счастливым папашей.

— Видите ли, — доверительно выкладывала Терри, — я была так счастлива, когда доктор сказал мне, что я беременна, что думала, что и Пол, естественно, тоже обрадуется. — Потом так же честно: — А может быть, меня Бог наказал тем, что Пол не разделяет моей радости. Потому что, видите ли, Пол был не первым. Я шести другим мальчикам позволяла интимную близость. Нет. Семи, — поправилась она. — То есть если считать того, кто лишил меня девственности под кустом сумаха недалеко от палатки, где проходило религиозное собрание.

Лу высвободила свою руку из руки Терри и погладила ладонью льняные волосы. Нет никаких сомнений. С такими делишками барышня метит прямиком в ад. Но в ее проклятии есть один недостаток: она будет очень голодна, когда попадет туда. Судя по скорости, с которой она туда катится, того, что она отложила на черный день, не хватит и на жизнь в самом дешевом панельном доме.

Лу подумала немного, потом сняла трубку с аппарата на ночном столике и набрала номер. Трубку долго не брали. Наконец недовольный мужской голос, явно со сна, сказал:

— Фил Греко слушает.

— Это опять Лу, Фил, — сказала Лу. — Мне неприятно беспокоить тебя так скоро, но я прошу тебя кое-что сделать для меня.

Точно так же, как в случае с достопочтенным судьей Гарольдом Тайлером Грином, мужчина на другом конце линии тут же проснулся:

— Слушаю тебя, Лу.

— Ты можешь связаться с Мэттом?

— Через пять минут или меньше!

— Вы серьезно говорили, что готовы на все, если я вас попрошу?

— На все, что угодно, — просто подтвердил Греко.

Лу протянула руку и погладила шелковую щеку девочки-блондинки, спящей в ее кровати.

— Тогда свяжись с Мэттом и приезжайте сюда как можно скорее, ладно, Фил? И лучше прихватите с собой оружие. Возможно, я попрошу вас пристрелить одного подонка. Или просто напугать его до смерти. Я еще не решила. Мы обговорим все, когда вы будете у меня.

— Мы приедем как можно быстрее, Лу, — пообещал мужчина.

Глава 22

Уголовные суды не имеют юрисдикции над подсудимыми в возрасте до шестнадцати лет, если только они не обвиняются в особо тяжких преступлениях: убийстве первой и второй степени. Все остальные преступления, совершенные подсудимыми в возрасте шестнадцати лет или моложе, относятся к категории подростковых правонарушений и рассматриваются судом по делам несовершеннолетних.

Не было ничего особенного, на что Лео Роджерс смог бы указать, но его чувство ожидания, от которого замирало сердце, ожидания какого-то нового и потрясающего откровения было столь же реально, как и предчувствие надвигающейся катастрофы в тот самый воскресный день празднования Дня поминовения три недели назад, когда все только началось.

Роджерс пытался определить свое чувство. Он полагал, что чувствует то же самое, что чувствовали его соплеменники и братья по вере, собравшись у подножия горы Синай после случая с золотым тельцом, в ожидании, когда Моисей сойдет с горы с двумя скрижалями новых законов, которые хотя бы частично наметят курс жизни тех, кто был вовлечен в те события.

Однако, поджидая слушания дела в переполненном людьми коридоре специального суда для подростков, он решил, что, возможно, такое острое восприятие, выходящее за рамки обычного, можно отнести на счет его физической слабости.

Это предчувствие возникло за день до этого, во время слушания дела Фрэнчи Ла Тура по обвинению в вооруженном покушении. Ничего особенного тогда не было. Простая формальность.

Судьи пришли к выводу, что старый балаганщик имеет, по крайней мере, моральное оправдание такой реакции. Подстреленный парень поправился. Штат Иллинойс не видел причин для ареста, и досточтимый судья Гарольд Тайлер Грин не смог бы закрыть это дело быстрее.

В определенном отношении слушание было довольно печальным. Создавалось впечатление, что на свое справедливое негодование Ла Тур истратил весь свой последний порох, оставшийся в его пороховнице.

— Спасибо, ваша честь, — хрипло прошептал старик, когда обвинение против него было отклонено судом.

А потом, вместо того чтобы броситься вместе со всеми в бар и воздать должное справедливости, Ла Тур смиренно позволил своей невестке увезти себя на новую квартиру. «Да, Мей. Конечно, Мей. Как скажешь, Мей».

Роджерс вытащил из кармана сигарету и прикурил. Стоило посмотреть на реакцию досточтимого судьи на миссис Мейсон, когда бывшая жиличка квартиры 101 подошла, чтобы выразить свою благодарность за рассмотрение дела Ла Тура.

— Спасибо. Большое спасибо, ваша честь, — рассыпалась старая дама. — Спасибо, что почтили суд своим присутствием.

А сам досточтимый судья в это время чуть было не умер от апоплексического удара.

Роджерс нашел в толпе ожидающих в коридоре миссис Мейсон. Как обычно, она была разодета в пух и прах и практически вся так и сияла бриллиантами. Ее легкий прогулочный костюм был сшит по последней моде. Одна бутоньерка из орхидей, пришпиленная к левому плечу, стоила по крайней мере двадцать долларов. И несмотря на то, что за последние три недели каждая городская газетенка сообщала о том, что она была самой знаменитой содержательницей борделя из тех, каких только знал Чикаго, он никогда не видел ее такой счастливой.

В этом деле было множество мелких деталей, которые до сих пор приводили Роджерса в недоумение. И мисс Дейли не исключение. Роджерс внимательно посмотрел в лицо школьной учительнице. Он всегда подозревал, что она очень мила в своем роде. Но он почему-то всегда считал ее оторванной от жизни, довольно застенчивой и склонной к уединению.

Однако она, почему-то вся светясь, сидела здесь, как и на всех предыдущих слушаниях. И как сказал ему за обедом Майк Адамовский, при необходимости была готова пожертвовать своей анонимностью и репутацией в интересах правосудия и дать детальные показания о сексуальном насилии, совершенном над ней четырьмя подростками, взятыми под стражу. И более того, каждый раз, как они с лейтенантом Хэнсоном смотрели друг на друга, они загорались, словно Стейт-стрит на Рождество.