Невесты Шерраби - Кей Грегори

— Латали после того, как она встала на пути пьяного, с кулаками набросившегося на жену и пятилетнего сына. Это было в первый раз.

Морщины вокруг рта Зака стали такими глубокими, словно их вырезали ножом.

— А во второй?

— Какой-то тип пытался изнасиловать ее. Но подоспела полиция и помешала ему.

Зак встал.

— Решил поработать? — спросил Саймон, углубляясь в цифры на экране.

— Нет. Собираюсь заставить поработать Диану.

— Слава богу. Мне уже надоела эта чертова "Желтая роза".

Зак не улыбнулся.

— Сейчас это пение прекратится. Она закажет мне билет на ближайший рейс до Нью-Йорка.

Саймон позволил себе поднять глаза. Лицо Зака было таким же замкнутыми, как всегда, но тело напряглось, словно натянутый канат. Отлично. Себастьян не завидовал Эмме или любому другому человеку, который в ближайшие сутки попадется под руку его старому другу. Но Зак был единственным, кто мог убедить идиотку кузину, в которой внезапно проснулась ответственность перед обществом, не подвергать себя риску быть искалеченной или убитой.

— Счастливого пути, — сказал он вдогонку Заку и снова посмотрел на экран.

"Желтая роза" прервалась на полуслове. В наступившей тишине раздался голос Зака, отрывисто диктовавший указания. Ответа Дианы Саймон не разобрал, но сердитый стук по клавишам телефона не расслышал бы только глухой.

Довольный собой, Саймон выключил компьютер и снова положил ноги на стол. Дело сделано. Если кто-нибудь может повлиять на Эмму, то только Зак. Саймон всегда верил в это. Даже тогда, когда считал манию его кузины безнадежной.

Сейчас он вовсе не был в этом уверен. Когда Саймону позвонили расстроенные тетя и дядя и попросили помочь, он тут же решил послать на выручку Зака Кента. Но приказать партнеру лететь в Нью-Йорк или даже предположить, что он обязан отправиться туда, было то же самое, что приказывать танку. Тонкий подход всегда оправдывает себя.

Но только не с Оливией.

Саймон провел рукой по лицу. Его недовольство собой тут же испарилось. На его законную супругу не действовали никакие подходы.

Нет, он вовсе не хотел, чтобы Оливия ползала у него в ногах, и даже не слишком рассчитывал на то, что она полюбит его. Но, черт побери, как можно до конца дней своих жить с женщиной, которая считает тебя лжецом и мошенником? Которая всерьез думает, что должна расплачиваться с тобой собственным телом? О, он мог оживить это тело в любой момент; так уже бывало. Одно время ему казалось, что этого достаточно. Однако вскоре Саймон понял, что заниматься любовью с послушным автоматом не приносит ему никакого удовлетворения. В тот единственный раз, когда Саймон овладел ею исключительно по обязанности, она с готовностью отдалась ему. Но радости при этом он не испытал. Судя по всему, она тоже.

После того случая он не мог заставить себя прикоснуться к жене.

— Вот что бывает, когда женишься второпях, друг мой, — проворчал он своему отражению на экране. — Когда думаешь, что аккуратной попки и задумчивых глаз достаточно для того, чтобы создать семью.

В соседнем кабинете проворчали "спасибо", и через минуту в дверь просунулся нос Дианы.

— Что, разговариваете с умным собеседником, мистер Себастьян? Нужно следить за собой!

Когда Саймон пробормотал, что следить за собой должна именно она и что он терпеть не может желтых роз, Диана только засмеялась и сказала, что ей жаль его бедную жену.

Хмурая Оливия поднялась по широкой лестнице и пошла к себе в спальню. Саймон посмел сказать ей: "Да здравствует Англия и род Себастьянов".

Она поджала губы и заставила себя забыть сцену в парижской спальне, разыгравшуюся восемь недель назад, в последний день их медового месяца.

— Черт бы побрал Себастьянов, — пробормотала она, открывая дверь и рассеянно осматривая свою солнечную желто-кремовую комнату с цветастыми шторами и кроватью, накрытой желтым стеганым одеялом. При виде двери в смежную спальню Саймона, неизменно остававшейся закрытой после их возвращения из Парижа, глаза Оливии вспыхнули. — А особенно Саймона Себастьяна, — добавила она, теребя пояс своего красного спортивного платья.

Но в случившемся был виноват не только Саймон. Она знала, что масла в огонь подлило ее нежелание смириться с тем, что Саймон прочитал ее дневник. Если бы не это, их брак по расчету мог бы сложиться вполне удачно.

Она инстинктивно отвернулась от закрытой двери, посмотрела на удобную кровать с желтым одеялом и подумала о куда большей кровати, которую делила с мужем в Париже в ту памятную ночь.

Англия и Себастьяны! Она вспомнила, как при этих словах попыталась вырваться из объятий Саймона. Ее сопротивление привело к тому, что руки Саймона скользнули по ее бедрам, спустились ниже, и она задохнулась от острого желания, которое не имело ничего общего с желанием обратиться в бегство.

Она нагнулась и жадно поцеловала его в губы. Саймон вернул поцелуй и посадил ее к себе на колени. А потом они почему-то оказались на полу, ее ночная рубашка превратилась в красную тряпку, лежавшую под столом.

На сей раз ей было не до раздумий. Она перестала сдерживаться и снова ощутила тот подобный взрыву оргазм, какого не ощущала никогда с Дэном, оргазм, который оставил ее вялой, сытой и испытывающей странное новое чувство, не имевшее названия.

Сначала она была уверена, что Саймон испытывает то же самое. Но тут он поднялся на ноги, помог ей встать и сказал:

— Итак, айсберг растаял. Значит ли это, что я растопил и твое сердце?

Тон Саймона был столь небрежным, столь равнодушным, что ее воскресшая было надежда на если не счастливую, то более-менее благополучную семейную жизнь тут же обратилась в прах. И она не нашла ничего лучшего, чем ответить:

— Нет. Мое сердце осталось нетронутым.

Саймон кивнул.

— Ладно. В таком случае будем надеяться, что дело сделано.

Дело? Прошло несколько секунд, прежде чем Оливия поняла, что он имеет в виду. Это больно задело ее.

Саймон надеялся, что сумел сделать ей ребенка. Как будто речь шла об успешной вакцинации. Поскольку Саймон никогда не притворялся, что хочет от нее чего-то большего, не следовало принимать его слова близко к сердцу. Но она принимала. И очень близко. Чувствовала себя свиноматкой, купленной на рынке с целью получить от нее здоровых поросят.

Оливия опустила глаза, подавленная его равнодушием, в котором была виновата сама, и, видя, что Саймон не делает ни малейшей попытки прикоснуться к ней, тихо забралась в постель.

В конце концов она уснула, но узнать, ложился ли в ту ночь Саймон, ей так и не довелось. Когда Оливия открыла глаза и увидела, что на улице стоит серое и туманное сентябрьское утро, Саймон уже встал, оделся и заканчивал собирать чемоданы.