Избиение младенцев - Владимир Лидский

До середины лета 1919 года Евгений, захваченный смрадным пороховым вихрем войны, скитался вместе с Марией по Левобережной Украине и югу России не в состоянии осознать своего места в этом безостановочно сочащемся кровью, потерявшем опоры и устои ожесточившемся мире. Покинув Южгруппу Двенадцатой армии, он успел побывать в отрядах атаманов Секача, Гуляй-Виды и в конце концов попал к Махно. К Деникину он идти не хотел, считая себя «отрезанным ломтём», к красным решил пока не возвращаться из-за событий в Змеиной балке, – мало ли какая оказия случится… У Махно показалось ему лучше, чем у других, и они с Марией прибились к культпросветотделу Повстанческой армии, где их определили в махновскую газету «Путь к свободе». Документы они не прятали, и даже свои страстные статьи в этом боевом листке Евгений подписывал своим красноармейским именем – Фёдор Горобченко. У Махно была контрразведка, но дальновидный Лёва Зиньковский, её начальник, трезво рассудил, что проверить новеньких можно и на нейтральной работе, а потом уж и видно будет. В Евгении, как ни крути, всё-таки видна была белая кость, и Зиньковский её присутствие, конечно, ощущал, однако никаких выводов не делал, а лишь присматривался к новичкам.

Как-то Евгений оказался в караульном лесном разъезде с десятком товарищей. Караул был штатный, но разъезд подобрался из страстных лошадников, которым всласть было после недельного стояния на месте прогуляться верхом по лесу. Бойцы отошли от лагеря дальше, чем обычно, и наткнулись на двух белогвардейских курьеров, следовавших к атаману Григорьеву, который в то время был уже в серьёзных контрах с Махно. Курьеры везли Григорьеву депешу от Деникина с предложением о совместных действиях и полтора миллиона деникинских рублей. Горячие хлопцы, захватив лазутчиков, немедленно свили для них верёвки из подручных средств и уж подвели к берёзам, но тут за них вступился Евгений с простым и логичным предложением отвести пленных офицеров в штаб. Хлопцы воспротивились, они, видать, хотели крови и полутора миллионов пусть призрачных, но всё же денег. Евгений повторно предложил разобраться с курьерами в штабе, но товарищи похватали шашки, и Евгению пришлось застрелить самого дерзкого. В итоге офицеров довели до штаба и там с ними разбирались Зиньковский и сам батько. После этого случая Евгения неожиданно перевели в боевые соединения и доверили взвод. Мария осталась в культпросветотделе, где вместе с асами анархистской пропаганды Климом Борзых, Еленой Келлер, Иосифом Готманом и Яковом Суховольским писала статьи, воззвания, универсалы и где очень быстро стала своей. В первые же дни работы в газете сослуживцы узнали её историю и имели возможность оценить её неукротимый нрав.

Мария Петровна носила гордую фамилию Епанчина, но ещё в девичестве, учась в университете, порвала с семьёй и занялась организацией студенческих беспорядков. Попутно её увлекла мужская плоть и она с королевским достоинством периодически дарила себя то одному соратнику, то другому, оценив таким образом интимные способности практически всего своего окружения. Дело кончилось банальным триппером, который стал для неё большой проблемой и на время отодвинул влечение как к противоположному полу, так и к организации студенческих беспорядков. Однако позже растворы борной кислоты вкупе с растворами марганцовокислого калия, а главное, – некий медицинский экспериментатор, ставивший на ней опыты с привлечением антибиотиков, помогли этой валькирии вернуться к разрушительной деятельности. Она связалась с бомбистами, подружилась с динамитом и пикриновой кислотой, участвовала в двух кровавых «эксах», а потом увлеклась анархистами и вскоре попала в поле зрения Департамента полиции. В конце концов, она получила свои пятнадцать лет каторги и начала отбывать наказание в Орловском централе. То был один из самых грозных российских централов, где царствовал жесточайший режим, и была маниакально тщательно, до мелочей продумана система охраны. Тем не менее, не отбыв и трёх лет, Мария бежала оттуда с помощью распропагандированных и одаренных её горячим телом охранников, пряталась в глубинке, а весной семнадцатого была уже в числе террористов, готовивших покушения на членов Временного правительства. Летом вела агитацию в Кронштадте, осенью вместе с солдатами и красногвардейцами штурмовала телеграф в Питере. После июльских событий бежала на Украину, воевала в отряде атамана Струка, а потом попала в Южную группу войск Двенадцатой армии. Здесь познакомилась с Горобченко, не зная, конечно, поначалу, что он носит фиктивную фамилию. Змеиная балка повязала их кровью, гражданский супружеский союз укрепился убийством.

Евгений сильно привязался к Марии, – её темперамент, живость, склонность к авантюризму и риску, её, в конце концов, тонкая красота и женская страстность, привлекли бы любого, но Евгений был не любой, он сам был похож на неё многими своими чертами – дерзкий, сильный, властный, упрямый, с ярко выраженной мужскою сутью, настоящий самец, вожак волчьей стаи. К тому же неординарные события, пережитые им в кадетском корпусе и особое воспитание, полученное от штабс-капитана Новикова, дали ему такой стальной стержень, который был способен выстоять, не согнувшись, в любом мировом катаклизме. Мария была для него идеальной женой, но он не мог забыть Лялю. Ляля оставалась счастливым островком прошлого, недосягаемой мечтой, хрупкой духовной субстанцией, обладавшей, тем не менее, волшебным античным телом, и Евгений не мог забыть её ни на полях сражений, ни в постели с Марией. Она являлась ему в постыдных юношеских снах, хотя он давно был успешным и удачливым мужчиной, и эти сны всегда заканчивались одинаково – безоговорочным его поражением. Просыпаясь утром, он смотрел на свою невенчанную жену, на её соблазнительную, играющую всеми своими линиями фигуру, – и видел Лялю. Вот изгиб нежной шеи и хрупкие позвонки позади, мягкая рука, с потаённой грацией откинутая в сторону, широкое полное бедро, мощной волной вздымающееся кверху и плавно стекающее вниз, маленькая грудь, выглядывающая из глубин одеяла, словно робкий мышонок, высунувший носик за границы норки… И аристократический профиль… тонкий нос… слегка приоткрытые влажные губы… контуры век и загадочные голубые тени под слегка вздрагивающими ресницами… Он смотрел на неё, но видел Лялю. И тоска по Ляле с каждым прожитым вдали от неё днём становилась всё невыносимее. Он понимал, что окрестный мир катится в бездну, что грязный вал истории сметёт в конце концов и его, и Лялю, и Марию, и вообще всех, кто сейчас в таком самозабвенном порыве разрушает построенное за века, он думал, что завтра его, Евгения, не будет, он исчезнет, растворится среди миллионов иных ушедших, уйдёт, не прикоснувшись напоследок к своей любви, не ощутив лёгкого электричества этого последнего прикосновения и не сказав каких-то важных слов…

Он решил поехать в Москву, получил в штабе бумаги с необязательными поручениями, договорился с Марией о способах связи и пешком ушёл из расположения махновских войск.

Через две недели он с немалым трудом добрался до Москвы. Ляля встретила его равнодушно, так, словно между ними ничего не было. Она осунулась и глядела потерянно. Ей больше не хотелось жизни, она больше думала о смерти, потому что смерть была везде. Смерть окружала каждого обывателя, она приходила в облике каких-то уполномоченных, какой-то развязной солдатни, каких-то дерзких баб в кожаных тужурках, смерть потрясала пистолетами, грязно ругалась и лапала своими хищными пальцами всякого, кто встречался ей на пути.

Родители Ляли погибли почти сразу после отъезда Никиты. Алексей Лукич и Серафима Андреевна шли как-то по Тверской в поисках открытой лавки или магазина и остановились возле большевистского воззвания, прилепленного на стену случайного дома. Алексей Лукич остановился, прочёл, вскипел и в сердцах сорвал со стены злополучное воззвание. На ту беду мимо шёл красногвардейский патруль. Алексея Лукича схватили и в короткой схватке выбили ему два зуба. Серафима Андреевна кинулась защищать мужа и делала это так неуклюже, что, размахивая ридикюлем, попала его металлическим углом в глаз одному из красногвардейцев. Тот инстинктивно схватился за винтовку и приколол её штыком. Алексей Лукич отбился от державших его солдат, бросился на убийцу и даже сумел вырвать винтовку из его рук. Но тут кто-то из патрульных выстрелил и сразил его наповал.

Ляле даже не отдали тела родителей, когда она разыскала их в одном из городских моргов, потому что в тот же день все трупы случайно и не случайно убитых были тайно вывезены оттуда и сброшены в общую могилу за посёлком Бутово.

Смерть пошла в загул по России, она косила людей тысячами и десятками тысяч, и собирали для неё эту страшную дань другие люди, которым она пока дала отсрочку за то, что помогали ей в её многотрудной работе.