Вернуть престол - Денис Старый

еще четырьмя сестрами, жила не то, чтобы сыто, но не голодала, точно, — даже в условиях, когда в Москве подорожал хлеб.

— Так что ж будет, коли они к Москве подойдут? Раздор , — и снова кровь прольётся? — задал риторический вопрос Митька, рукастый парень пятнадцати лет, бывший у всех на подхвате.

Митька сирота и не боялся никакой работы. Не просил милостыни, но всегда отрабатывал свой хлеб. То крышу подлатать, то забор поправить, мог и на Варварке какому купчине товар поднести, даже за лавкой проследить. Все умел, но ни к какому ремесленнику выучеником так и не прибился. Стар был для ученика, а до подмастерья и первого помощника дорасти нужно. И статный парень был, девки как его видели, томно вздыхали и неизменно получали от родителя «дура, девка, он тебе не пара». Вместе с тем, парня уважали и за то, что при своих статях и прыткости он никогда не помышлял идти в тати.

— А, может, и поверить царю-Шуйскому, что мертв Димитрий Иоаннович? — поддержал спонтанное собрание Ермолай, который некогда участвовал в штурмах домов литвинов и ляхов, но Бог сберег и он выжил.

— Сказывали люди из Серпухова, что видели Димитрия и рябые власы его и отметины на лике. И вот еще… — тон Колотуши стал заговорщицким.

Ульяна достала лист бумаги, исписанной с двух сторон.

— Не томи, Уля! — сказала Марья, вновь получая осуждающий взгляд от сына.

Дома будет разговор и сын, как старший мужчина в роду, укажет матери на неподобающее поведение. Марья могла бы и откреститься от претензий сына, но она сама назвала его головой в семье.

Но была у Марьи и своя бабья тайна, которую знать Матвею ну никак нельзя. Ей уже намекал стрелецкий десятник Никифор-вдовец, что женщина ему была и ранее люба, но пока она была мужней, он избегал встреч. Нынче же готов принять и ее и детей. Выйти замуж за стрелецкого десятника — это хорошая партия. Тут и жалование есть и защита, что ни у каждой бабы будет, да и лавка у Никифора имеется, он еще и торгует всяким разным, порой и солью.

Марья корила себя за крамольные мысли, еще не выждав траур даже в сорок дней, не то, чтобы год. Но что поделать, коли бабе без мужика сложно, она как в Диком поле одна и только и ждет татарского набега. А женщиной Марья была красивой и ликом, и статями, мужики смотрели на нее, одетую даже в бесформенный сарафан, словно кот на печенку.

— Встанем и не пустим никого в Москву. Люд московский силен, коли требуется, любого проучит, — горделиво заявил Ермолай.

— Давай прочту грамоту сию! — перебила Колотуша начавшееся уверение от всех мужиков, что они еще о-го-го и любого покарают.

В руках Ульяны-Колотуши было воззвание от тульского Димитрия Иоанновича. И писалось там то, что именно он и есть природный царь, что объявляет он награду за голову Шуйского…

— Сколь? — не поверил своим ушам Ермолай.

— В золотых монетах выходит, что более двух сотен рублев, — сказал со знанием дела Митька.

— Деньжищи! — мечтательно закатил глаза Ермолай.

— Сказывают, что и Шуйский тако же награду за убийство самозванца назначил, — сказала Колотуша.

— А коли двоих убить? Это уже с таким богатством и в бояре податься можно! — мечтательно сказал Ермолай.

— Вот дурень ты, Ерема, — Колотуша засмеялась. — Коли двоих убить, так кто платить станет?

Посмеялись и все остальные.

Несмотря на, что не так давно по Москве прокатился поминальный плач, жизнь становилась все более интересной. Отсюда, из стольного града, не ощущалось напряжение, что уже, по сути, идет гражданская война, что вовсю бушует Смута. Напротив, недостаток развлечений с лихвой компенсировался слухами, речами бирючей на Лобном месте и вот такими подметными письмами.

То, что у Колотуши оказалось письмо, то уже было большая удача, так как чаще всего содержание такого текста передается лишь устно, почти всегда с приукрашиванием и с уклоном на собственное мнение. Тут же…

— А что сам государь писал? — спросил Матвей и получил снисходительные взгляды.

Парню это сильно не понравилось, ему крайне было неприятно понимать, что он говорит глупости, но Матвей сдержался.

— Так у царя, небось, дюжина писцов буде, — пояснила Колотуша.

Разговор длился еще не менее часа, а после все пошли по своим делам. Делом же Колотуши было — собирать информацию для следующего собрания, и вдова поспешила на Лобное место, чтобы ничего не пропустить.

А тем временем в Москву прибывало все больше войск. Снимались с крепостей городовые стрельцы, практически оголялись северные русские крепости. С Новгорода Василий Иванович Шуйский затребовал три с половиной тысячи конных [по разряду времен Ивана Грозного]. С Пскова меньше, полторы тысячи. Собиралось немалое войско, чтобы уже через две недели выдвинуться к Серпухову и сдерживать там пока оборону, но вскорости Шуйский рассчитывал перейти в наступление.

Но царя пугали тем, что войско тульского вора растет очень быстро и нет точных сведений и количестве исполченных людей. Да и далеко и надолго покидать Москву нельзя.

Вместе с тем, Василия Ивановича беспокоил и иной лжец — Могилевский вор. Уже приходят сведения о том, что второй вор объявился и тот еще больший тать, чем тульский разбойник. Ляхи, Литва, запорожцы, иные казаки, присоединились к тому, кто не пошел на Смоленск, а направился к Стародубу и далее, на Брянск.

Царь Василий IV рассчитывал, что шведы пришлют большое войско и он сможет если не осенью, то по весне разобраться сразу со всеми своими противниками. А может случится и так… что Димитрия Иоанновича все-таки не станет. Четверо убийц были отправлены к тульскому вору.

*………*………*

Стародуб

16 июня 1606 года.

В меховой шапке по шляхетско-сарматской моде, с пером, сидя за большом, массивном, столом, возвышался человек. Стул, на котором восседал этот человек был выше, чем лавки, расположенные по сторонам стола и заведомо больший стул использовался не случайно. Во-первых, человек был невысокого роста, и он был крайне раздражен, когда его малые стати явно подчеркивали некоторую незначительность самого мужчины.

Прозванный в этой восточной части окраины Московского царства Димитрием Иоанновичем, человек упивался своим статусом. Еще недавно он, Богданко из Шклова, и мечтать не мог о том, чтобы высокомерный шляхтич безропотно склонял свою голову при виде него, «истинного» сына Иоанна Мучителя. Теперь же есть власть; много, очень много денег; сила, которую боятся уже и в Брянске. А далее… Москва, еще большее богатство, статус, возможность вершить судьбы сотен тысяч людей.

Богданко кривил душой и отказывался напоминать себе о том, что он лишь кукла, которой управляют те, кто и провозгласил его царем. И речь уже не столько о пане Волцевиче и его друге, пане Зеляжницком-Кобату, тут иные силы появились. В