Продажные твари - Полина Дашкова

За дверью находилась маленькая каморка без окон совершенно пустая — голый бревенчатый пол, голые, выкрашенные голубой масляной краской стены, голая ярчайшая лампочка под потолком.

Дверь захлопнулась, свет погасили. Маша осталась в полной темноте, лишь тонкая ниточка света пробивалась из-под двери. «Именно здесь дожидался своей участи несчастный Иванов, — подумала Маша, — вероятно, здесь же сидел и тот перепивший оператор. Теперь моя очередь».

Сквозь дверь было слышно, что происходит в большой комнате. Вадима ввели сразу после того, как ее заперли. Его голос звучал ровно и спокойно. В тяжелом басе Ахмеджанова проскальзывали истерические нотки, он даже иногда пускал петуха. Разговор шел по-абхазски, Маша не понимала ни слова.

«Ахмеджанов потребовал, чтобы Вадим говорил по-абхазски, чтобы я ничего не разобрала. Он знает, отсюда все слышно. Он надеется, что мы не успели договориться и станем врать вразнобой. Тогда он нас разоблачит и с удовольствием пристрелит. Впрочем, он нас и так пристрелит. Интересно, почему я так спокойна? Мне ведь очень страшно. Но я чувствую, страх только усилит их подозрения. Я где-то читала — у убийцы сразу срабатывает инстинкт, если жертва боится. Но жертва не может не бояться… О господи, я самой себе заговариваю зубы. А что мне остается делать? Рыдать? Биться головой о стенку?»

— Мои люди хотят, чтобы я сразу убил тебя вместе с твоей девочкой, — говорил между тем Ахмеджанов, — но ты спас меня и многих других. Нам сложно найти нового врача. Поэтому сразу я тебя не убью. Мы сначала все-таки поговорим. В последний раз.

Чеченец врал. Его люди не хотели уничтожения доктора и девочки. Этого требовал один человек, которого Ахмеджанов не считал «своим». Человек чужой, купленный недавно и задорого. Чеченец не верил ему, подозревал корысть и трусость. Он даже не исключал такой вариант, что человек этот хочет убрать доктора с девочкой его, Ахмеджанова, руками в каких-то своих интересах. Продавшись, человек этот сильно рисковал, очень сильно, и свои интересы у него, безусловно, имелись. Но про встречу доктора с полковником ГРУ на рынке он не соврал.

Если бы доктор стал оправдываться, нервничать, юлить, Ахмеджанов, возможно, и пристрелил бы его сгоряча. В глубине души он даже желал этого. Он устал чувствовать благодарность, да и слишком уж много хлопот доставляли доктор и его девочка в последнее время. Он провоцировал Ревенко, чтобы тот начал юлить, он хотел увидеть страх и панику в этих холодных, насмешливых голубых глазах. Но доктор повел себя совсем иначе. На все обвинения он лишь равнодушно пожал плечами и сказал:

— Все-таки плохо у тебя с нервами, Аслан. Надо бы тебе попить реланиум. И спишь ты плохо, глаза красные. Съездил бы ты лучше на какой-нибудь европейский курорт, в Грецию или в Испанию, привел бы свое здоровье в порядок. Дела никуда не убегут, тебе сейчас о здоровье думать надо.

— Я в последний раз тебя спрашиваю: о чем ты говорил с Константиновым? — сверкал глазами Ахмеджанов. — Если я сейчас выведу твою девочку, ты все мне скажешь!

— О господи, Аслан, ну что ты, как попка, заладил: Константинов, Константинов. Ну встретила Маша на рынке свою преподавательницу, потом подошли ее муж и сын. Мы поздоровались и разошлись. Откуда мне знать, что это — Константинов какой-то, от которого у тебя руки дрожат и глаза пылают.

Он нарочно в который раз называл полковника мужем Белозерской, как бы подчеркивая свою неосведомленность. Он видел, это срабатывает, Ахмеджанов знал, что полковник бывшей балерине вовсе не муж, именно на таких деталях легко попасться.

— А зачем ты потом приехал к санаторию? Что говорил вахтеру?

Вадим не сомневался, старика вахтера они допросить не могли. Не сунутся они с этим в санаторий.

— Журнал свой хотел забрать, «Хирургия» называется, там статья о новых лазерных методиках, я давал почитать Зинаиде Сергеевне, терапевту из «Солнечного берега». Тебе, может, и содержание статьи пересказать?

Как ни всматривался Ахмеджанов в эти холодные голубые глаза, не разглядел в них ни капли страха. Чувствовались усталость и спокойная насмешка. Ревенко говорил так, как не сумеет говорить человек в наручниках, которого в любой момент могут убить. «Ну, ничего, сейчас ты у меня по-другому заговоришь!» — подумал Ахмеджанов и произнес спокойно:

— В общем так. Слов мы сказали достаточно. Если ты мне врешь, смотри, что будет. Максуд! — тихо позвал он.

Вошел бритоголовый гигант в камуфляже. Доктор много раз видел этого «слонопотама», как прозвал он про себя одного из личных телохранителей Ахмеджанова, но ни разу не слышал его голоса. Он даже как-то спросил у фельдшера, не отрезан ли у этого двухметрового, стокилограммового детины язык. Но фельдшер уверил, что язык у него на месте.

Слонопотам открыл неприметную дверь в глубине комнаты и выволок из кромешной темноты Машеньку в наручниках. На очень бледном лице глаза казались бархатно-черными, огромными. Она растерянно огляделась, щурясь от яркого света. И тут Вадим заметил в огромной волосатой лапе Максуда тонкую финку. Моментальным движением слонопотам схватил Машу за волосы, развернул к доктору лицом и приставил к ее горлу блестящее лезвие. Глаза Маши расширились, она напряглась как струна, чуть закинув голову назад. Лезвие почти впивалось в тонкую смуглую кожу, в быстро пульсирующую голубую жилку…

Вадим рванулся вперед, но его крепко схватили сзади за плечи чьи-то железные руки.

— Не дергайся, — посоветовал Ахмеджанов, — ты рыпнешься, у Максуда рука дрогнет. Он нервный, в русской тюрьме сидел.

— Послушай, Аслан, — глухо произнес доктор, мы говорили с тобой, как мужчины. А теперь ты ведешь себя, как шакал. Зачем ты мучаешь девочку? Чтобы сделать мне больно? Я скажу тебе что угодно, лишь бы ты ее отпустил. Но это уже будет ложью, так как правду я тебе сказал. Всю правду. Зачем тебе ложь?

— Оставь ее, Максуд, — почти прошипел Ахмеджанов, — если ты, доктор, еще раз назовешь меня шакалом, я убью тебя. Но сначала я убью ее — у тебя на глазах. Я хочу тебе показать, чего ты сейчас стоишь. Думаешь, ты такой смелый и сильный? Нет, ты слабый, доктор, подумай, какой ты сейчас слабый.

От прикосновения к коже холодной стали, от ощущения грубой потной лапы, вцепившейся в волосы, Машу почему-то затошнило. Закружилась голова. «Грохнуться бы сейчас в обморок, как тогда, с Ивановым… На какое-то время все чувства исчезнут, словно все опять происходит не со мной, а с бедной несчастной девочкой. А я просто наблюдаю со стороны. Да, хорошо бы сейчас потерять сознание… Вот, значит, кто меня убьет, — она осторожно скосила глаза на бритоголового громилу. — Господи, от моей смерти воняет чем-то кисло-соленым, грязными носками, козлиным потом. Бедный Вадим, у него в лице ни кровинки, у него глаза застыли. Я никогда не видела у него таких глаз. Бедные мои родители, хорошо, что они никогда не узнают, как именно я умерла. Это вонючее чудовище перережет мне горло, кровь хлынет, я не смогу дышать…»

Через миг после того, как слонопотам отпустил Машу, ослабла и железная хватка, сдерживавшая Вадима. Его держал второй телохранитель Ахмеджанова, длинный, тощий, как скелет, с вечно спутанной бородой, в которой белели хлебные крошки. Вадим редко видел этого человека, даже не знал, как его зовут.

Передернув плечами, стряхнув все еще лежавшие на них руки тощего телохранителя, Вадим бросился к Маше.

— Меня сейчас вырвет, — произнесла она, судорожно сглотнув.

— Выведи их, Максуд. Потом посадишь в сарай, свяжешь ноги обоим и поставишь кого-нибудь у двери, — распорядился Ахмеджанов. — Если над горами появится хотя бы тень вертолета, если хоть один спецназовец войдет в это село или в любое другое поблизости, я вас расстреляю, — бросил он доктору и Маше по-русски, не глядя на них.

На воздухе Маше стало немного лучше, но тошнота не прошла. Чтобы не упасть, она встала на колени, наклонилась лицом к траве, и ее вырвало. Огромных сил стоило сорвать руками в наручниках чистый лист лопуха и вытереть рот. После этого возникло ощущение какой-то звенящей пустоты и легкости. Ноги не слушались, словно чужие.

— Вставай, русская сука! — прорычал Максуд.

Голос у него оказался странно высоким для такого громилы — тоненький фальцет, даже с привизгом.

Превозмогая дрожь в коленках и слабость, Маша встала на ноги, но тут же покачнулась. Вадим попытался ее поддержать, но слонопотам молча отстранил его, поднял Машу и легко, как тряпичную куклу, перекинул через плечо.

Пол в сарае был усыпан стружкой, приятно пахло свежеструганым деревом. Сквозь высокое окно под потолком пробивался густой розоватый свет заходящего солнца. В широком четырехугольном луче весело крутились и поблескивали пылинки.

— Ой, «ореховая бабушка»! — воскликнул Арсюша, когда Тамара Ефимовна приоткрыла дверь. — Здравствуйте!