Перелистывая годы - Анатолий Алексин

«Я буду с тобой всегда…» Он не выполнил обещания. Как и мама…

То была наша первая ночь… И последняя. Кто сумел дважды превратить меня в круглую сироту? Дважды за одну жизнь… В круглую, как то колесо, перекинувшее мужа

142

через радиатор на другую сторону мостовой. Я знала и могла бы ответить.

Но все равно… Никто и ни с кем не в состоянии быть всегда. Никто и ни с кем. Так устроена жизнь… Так страшно она устроена.

ПЕРВАЯ ЛЕДИ И ОМОН

Из блокнота

В так называемом Октябрьском зале Дома союзов собрался, помню, пленум правления Фонда культуры. В центре президиума восседала «первая хозяйка» страны («первая леди» звучит как-то не очень по-русски). В президиум Раису Максимовну Горбачеву усадили по заслугам, по праву: меценатство было одной из ее страстей. Правда, меценатствовала она не за свой личный счет, а за счет государства. Но все же… Не знаю, сколько полезного сделала она для культуры, но для Фонда культуры — немало. Даже особняк ему выхлопотала барский.

Я был бы неискренен, если бы не сказал, что присутствие «президентши» заставило меня нервно припомнить все близкие мне нужды литературы, все известные мне тяготы деятелей искусств. Я мобилизовал свой гражданский пафос и доступное мне красноречие, чтобы воссоздание на трибуне общественных и социальных нужд и горестей перемежалось юмором, а зримое сочувствие зала — смехом (нагнетание драматизма раздражает вождей и их сподвижников). И чтобы «первая хозяйка» тоже не только утерла слезу, но и похлопала, посмеялась… Достигнув своей цели, я незаметно покинул зал и направился к гардеробу.

Внезапно вдогонку мне устремились организаторы пленума с воспаленными взорами и паническим страхом на лицах:

— Как хорошо, что мы вас нашли! Как замечательно!..

— А что случилось?

— Вас ищет Раиса Максимовна!

«Сама» произнесено не было, но подразумевалось. Она ждала меня в комнате президиума, что за сценой.

— Это трагическая комната, — зачем-то сообщил я.

— Трагическая? Почему?

— Именно здесь, в Октябрьском зале, устраивались главные судебные инсценировки тридцатых годов.

— Те процессы?! — изумленно всполошилась она.

Раиса Максимовна стала рассказывать про горбачевского

143

деда и еще каких-то родственников, которые пострадали от сталинизма.

Власть имущие, я заметил, любят подчеркнуть, что и они (или хотя бы их родственники!) не только пользовались привилегиями, но и страдали, так сказать, вместе со всем народом.

— Да, Раиса Максимовна… Процессы проходили тут, в Октябрьском зале. Как сын «врага народа» я это знаю…

«Весьма символично, что именно в Октябрьском!» — думаю я сейчас. Но при реформаторе Горби все «октябрьское» оставалось на своих местах.

— И в этой самой комнате подсудимые ждали смертных приговоров, — уточнил я.

— Какой кошмар!.. — опять всполошилась Раиса Максимовна. — Знаете, со стыдом вспоминаю, как мы, по приказу учительницы, выдирали из старых школьных учебников портреты Бухарина, Тухачевского… И сегодня опять пытаются затаскивать детей в политику. Только что… Вы слышали? Видели?..

Я сознался, что покинул зал и ничему особенному свидетелем не стал.

— Жаль, очень жаль! Вы бы, я надеюсь, не промолчали. Только что участник пленума из Литвы провокационно вручил мне детскую копилку, этого зайца с прорезью. Вот он, вот… На столе! Литовец издевательски, на весь зал, побренчал монетками, которые у зайца внутри… и сказал, что мальчик из Вильнюса просил передать копилку Михаилу Сергеевичу.

— Для чего?

— Чтобы на эти монетки… выкупить (он так и сказал — «выкупить»!) вильнюсский телецентр. Освободить его от ОМОНа! Вы представляете? ОМОН… Отряды милиции особого назначения! Они же сражаются за свободу и демократию. Омоновцы жизней своих не жалеют…

Мне хотелось сказать, что и чужих жизней они не жалели тоже. Но я промолчал. А Раиса Максимовна продолжала:

— Опять втравляют детей в политику! Вы…

Последовали слова в мой адрес как писателя и общественного деятеля, который, в том числе, служит детству, отрочеству и юности. В пору новых (точнее, очередных!) надежд я подарил ей несколько книг с автографами, выражавшими те надежды. Оказалось, что многие мои повести она знала и раньше, читала…

— Вы должны, я считаю, как-то отреагировать. Ведь это было на глазах у самых крупных деятелей культуры. И корреспондентов! Наших и зарубежных…

144

Я обещал подумать.

— Знаете, я и сама придумала! Давайте вместе напишем статью. В «Советскую культуру»… Или лучше — в «Труд». У этой газеты огромный тираж! Рабочие читают, трудящиеся…

Я понял, что должен написать статью сам, но от нашего с ней общего имени. И согласился. А что было делать?

Жена моя, обладая, согласно своему происхождению по маминой линии, неподкупными дворянскими убеждениями, заявила, что выступать в печати вместе с супругой генсека и президента я не должен ни в коем случае.

— А что же делать?

— Ты сочини такую статью — писательскую! — чтобы она подписаться под ней не смогла. Это единственный достойный выход из положения. И ни строчки, ни слова по поводу мальчика, Вильнюса и ОМОНа…

Это я и сам понимал.

Статья моя, сочиненная по рецепту жены в ту же ночь, восставала против того, что политики пытаются иногда отбирать у детей детство. Исключительно против этого… И столько было в статье разных писательских раздумий, нарочитых лирических отступлений, метафор и эпитетов, что помощник Раисы Максимовны — человек редкой благожелательности — сразу сказал:

— Лучше подпишитесь один.

Статья была немедленно опубликована… Но она «не вполне» (на словах!) и абсолютно (на самом деле!) не удовлетворяла Раису Максимовну: где ОМОН, где мальчик из Вильнюса, где телецентр? Все это «первая хозяйка» высказала по телефону.

— Во-первых, мне, взрослому человеку, писателю, наваливаться на ребенка — постыдно, — объяснил я в ответ. — А во-вторых, если я упомяну о конкретном мальчике, назову его имя, фамилию, он станет национальным героем. Ему памятник воздвигнут возле самого телецентра. Вот уж тут ребенок будет по самую макушку втянут в политику… А мы с вами ведь против этого!

Я осмелился не сделать того, о чем просила «царствующая семья», чего она от меня ждала.

Думал, что Михаил Сергеевич такого ослушания мне не простит. Но я был приглашен на ближайшую встречу с деятелями культуры. Горбачев, вслед за Хрущевым, любил устраивать такие акции. Мне было предоставлено слово… Газеты то мое выступление почти полностью воспроизвели. Так что кара не последовала. Все же времена изменились.