Последние Каролинги - Александр Говоров

— Но я не пользуюсь предательством, — ответил граф.

Откинув полог, в шатер вбежала Рикарда, которая все слышала. Глаза ее налились слезами от восхищения Эдом.

— Вот эта женщина, — сказала упавшим голосом Заячья Губа, — эта соломенная вдовица, так же как и я, так же как и все, наверное, женщины мира, готова для тебя на все. Решись — она принесет тебе и трон и любовь!

Эд вертел в пальцах кончик хлыста, рассматривал их обеих, затем, так и не молвив ни слова, вышел.

— Он донесет! — Рикарда схватила за руку колдунью.

Госпожа Лалиевра покачала седой головой.

— Но я надеюсь, — сказала она после некоторого размышления, — нет мужчины, который бы не клюнул на власть и на любовь. Мы с тобой теперь, пожалуй, расстанемся на время… Я еще употреблю кое-какие средства! А тебе вот мой залог нашего союза. Помнишь, в Лаоне ты просила меня открыть секрет средства, называемого «Дар Локусты»? Держи.

Она сняла с дряблой шеи тонкую цепочку, на которой висел медальон в виде сердечка с головой древней чародейки Локусты. Колдунья удалилась, а императрица с трепетом взвесила золотое сердечко на ладони. Полог шатра колыхнулся, и оттуда проник канцлер Фульк, отряхнув с головы какой-то сор и солому,

— Я немного опоздал, — сказал он, протирая стеклышко, — но главное слышал. Что, сладчайшая, плетете интрижки?

Он отобрал у обомлевшей Рикарды сердечко, а когда та пыталась завладеть им вновь, отпустил ей пощечину — такую, что розовая пудра взметнулась облаком. Рикарда упала ничком на кушетку, не зная, рыдать или нет — с ней никто еще не поступал подобным образом. Канцлер же поразмыслил и, положив осторожненько медальон рядом с императрицей, удалился на цыпочках.

Когда Эд уже затемно подъехал к своему шатру, не переставая усмехаться, он увидел, что возле входа его кто-то ждет в черной каппе. Это опять была колдунья.

— Обмозговал хорошенечко, герой? — спросила она, держа его стремя. — Завтра может быть поздно!

И так как он, по-прежнему не отвечая, сошел и, отпустив коня, прошагал мимо нее в шатер, она крикнула ему вслед:

— Тогда послушай хотя бы вот что. В Арденнах тают снега! Марна поднялась на два фута, идет большая вода. Учти, полководец!

Навстречу Эду поднялась исстрадавшаяся в тревоге Азарика. Снимая с него панцирь, спрашивала:

— Кто это там кричал? Не Заячья ли Губа? Господи, скорей бы в Париж! Там голод, там стрелы, но там душа не так болит… Рикарду видел? Желтоглазая змея! Бойся ее, бойся здесь всех, они все здесь отравители, иуды!

— Знаешь, братец, — утомленно сказал граф, растянувшись на ковровом ложе, — ты мне надоел бесконечными советами. Удались-ка к себе!

8

Переговоры затягивались. Фульк то соглашался на битву, то выдвигал новые возражения. Вдруг заявил, что войско вовсе придется увести. Провианта нет и до нового урожая не предвидится, а местность опустошена: не то что куренка, — таракана не отыщешь! Тем временем Сигурд, убедившись, что так или иначе придется уйти, не взяв Парижа, а заодно, чтобы дать своим молодчикам поразмяться, воспользовался полой водой и совершал молниеносные налеты на окрестные городки. В крови и пламени погибли Мельдум, Фонтаны, Квиз, норманны подходили к стенам Суассона.

Тогда Эд решился и неожиданно покинул императорскую ставку. В ночь перед отъездом, однако, он посетил шатер Генриха, герцога Суассонского. Там, как бы невзначай, собрались за игрой в кости герцог Аврелианский, граф Битурикский.

— Клянусь моими усами, — шумел герцог Генрих, — суассонские молодцы не привыкли сидеть сложа руки!

Почти до рассвета они метали кости, не интересуясь выигрышем, и тихо о чем-то совещались.

Вернувшись в Париж, Эд вызвал Тьерри.

— Ты ведь родом из Валезии. Скажи, где там удобней всего заметить, когда пойдет вал снеговой воды?

И по его наставлению Тьерри и с ним шесть молодцов, положив в горшок трут и прочий огнезапас, ночью в лодке проскользнули сквозь норманнские посты. Впрочем, блокада теперь уже не была такой непроницаемой — норманны перед неизбежным уходом торопились нахватать побольше добычи и караул несли небрежно.

Колдунья оказалась права — воды Сены стремительно прибывали. Мутный поток нес грязную пену, головешки, остатки разоренных крыш, конские трупы. В ночь на благовещение уцелевшие кое-где петухи заорали по-особому взбалмошно, упругий ветер стеной понесся над исстрадавшимися полями, срывая с привязи плохо закрепленные челны. Эд, не сомкнувший глаз, на площадке Сторожевой башни увидел в кромешной дали мерцающую точку в стороне холмов Валезии — далекий костер.

— Пора! — сказал он, застегивая шлем.

Распахнулись ворота так и не взятой врагом башенки. Палатины Эда, яростно стиснув рукояти мечей, набросились на норманнов, дремавших вокруг сторожевых костров. Франки садились в ладьи, в трофейные дракары, просто на плоты, устремляясь к вражескому стану. Все, что было в Городе способного носить оружие, ринулось в бой, а навстречу Авель с монахами святого Германа ударил Сигурду в тыл.

Нельзя сказать, чтобы норманны были захвачены врасплох. Страшные роги возвестили тревогу. Из шатров, покинув пиршественные столы и объятия пленниц, выбегали, вооружась, ветераны морских сражений. Но лишь только завязалась сеча во тьме, как по водам Сены пронесся гул как бы от далекого землетрясения. Шел вал снеговой воды, вздымая на волнах и круша все норманнские сооружения — настилы, пристани, понтоны, бревенчатые вышки, плавучие тараны, барки с припасами. У захватчиков дрогнули сердца — гибли трофеи, подарки, заготовленные для близких! И многие малодушно обратились спасать имущество, сносимое рекой.

А лишь рассвело, с высот Горы Мучеников ринулись суассонцы, аврелианцы, битурикцы, а с ними множество других франков, сгоравших от стыда за свое бездействие.

Впереди скакал герцог Генрих, вращая цыганскими зрачками.

— Аой, суассонцы, докажем, что мы не мокрые курицы!

— Радуйтесь! — гремело вокруг.

Несколько норманнов на небольших, прытких лошадках все время мельтешили перед носом пылкого герцога. Они ухитрялись на скаку оборачиваться, показывая ему из растопыренных пальцев носы, а один сделал комические усы. Генрих пришел в ярость и, несмотря на предупреждения своих сенешалов, ринулся за наглецом в погоню.

И он уже был близок к тому, чтобы рассечь оскорбителя от плеча до седла, как почувствовал, что со своим конем валится куда-то в бездну. Негодяи заманили его в волчью яму!

Пока подскакавшие суассонцы искали веревки, пока спорили, кому первому лезть за сюзереном, отважный Генрих умирал, напоровшись на один из замаскированных кольев.

Ярость франков была столь велика, что к полудню во всех точках Правого берега оборона норманнов была опрокинута и предместья освобождены.

Блокада Парижа кончилась!

Изнемогавший от гнева Сигурд сидел молча под пологом своего византийского пурпурного шатра. Рядом шелестели прозорливцы Одина, утверждая, что они все это давно предвидели, что по-ихнему все и получилось… Когда же они стали сокрушаться по поводу убиения вещей девы, Сигурд запустил в них сапогом и уронил седой чуб на скрещенные руки.

Вошел оруженосец, шепнул что-то на ухо. Сигурд вскочил, оглядел старцев, которые кололи его недобрыми взглядами, и вышел в конюшню. Туда же провели гостя, закутанного с ног до головы.

Это был канцлер Фульк.

— Я не получаю от тебя сведений, — начал он без предисловий. — Это путает наши карты. Куда ты дел вещую деву, которую я к тебе подослал для связи?

Сигурд молчал, дергая себя за ус.

— Пора тебе уходить, — сказал Фульк. — Иначе Эд освободится сам, и прощай весь мой авторитет! Я и так на днях еле упредил его интриги, а то быть бы ему уже сегодня императором!

Сигурд молчал, поигрывая пояском из отрубленных фаланг человеческих пальцев.

— Чего ты онемел? — раздраженно спросил Фульк. — Я тебе что-нибудь еще должен?

— Шестьдесят возов золотыми слитками или в монете, — равнодушно ответил король.

— Язычник! — драматическим шепотом сказал Фульк. — Каким богам ты молишься?

— Обратно я могу двинуться другой дорогой, — пожал плечами Сигурд. — Моим сорванцам набег привычней отступления. А у вас еще много неграбленых краев — Лаон, Реми, Аврелиан, Аахен…

Фульк плюнул и, закутавшись, удалился.

На следующее утро перед лицом выстроившихся франков и норманнов состоялось официальное свидание Фулька и Сигурда.

— Quousque tandem, infamus monstruosus! — гремел на школьной латыни канцлер, обращаясь к Сигурду и его вождям в рогатых шлемах. — Доколе ты, нечестивое чудище, будешь оскорблять храмы и поганить святыни? Всемогущая церковь повелевает тебе моими устами — возвращайся туда, откуда пришел!

— Если б он не был так визглив, — говорили придворные, — точь-в-точь был бы похож на папу Льва Первого, который, говорят, остановил Аттилу одним только словом.