Переход - Миллер Эндрю Д.

Мод выходит в арку и, прикрыв глаза ладонью, глядит в море. К берегу подходит лодочка – плосконосая, под грязно-белым латинским парусом. Мод видела такие лодки на картинках, знает, что такое судно характерно для этих берегов, называется «жангада». Лодка входит в прибой, одинокий матрос спрыгивает в воду и ведет лодку на берег, как лошадь, затаскивает на песок. Теперь видно, кто это, – мальчик постарше, который смотрел от церковных дверей, когда Мод только пришла. Из ящика на палубе (эта лодка – почти плот) мальчик достает двух крупных красно-коралловых рыбин. Свистит, и миг Мод раздумывает, не ей ли, но затем мимо нее бегом проносится ребенок – мальчик вряд ли старше лет пяти, – на бегу взбивая пятками песчаные фонтанчики. Он забирает рыбин, руками держит за жабры. Тяжеловаты, но он справляется – еле-еле, – сосредоточенно хмурится. На ходу косится на Мод и уносит рыбин по тропинке солнечного света между церковью и домом с арками.

Мод поджидает старшего мальчика. Тот наверняка ее заметил, но шагает по краю пляжа и поворачивает от моря к церкви лишь за деревом, что растет на границе песка и рыжей земли. Мод срезает путь мимо церкви и нагоняет мальчика у крыльца трейлера. Это неожиданно – вдоль дальней стены церкви на побелевших от соли шлакобетонных блоках стоит громадный трейлер. Мод таращится на трейлер, на пластмассу и металл трейлерного бока, сильно побитые солнцем, затем переводит взгляд на мальчика:

– Ты говоришь по-английски?

– Конечно, – отвечает он.

На нем футболка размера на два меньше, чем нужно, живот между подолом футболки и поясом шортов туг и коричнев. Руки до локтей блестят рыбьей чешуей.

– Я пришла на яхте, – говорит Мод. – Потеряла мачту в шторм. Оставила яхту у берега, вон там. – Она показывает, надеясь, что не ошиблась направлением. – Ты ее видел?

– Нет. – Он то и дело стреляет глазами на ее рубашку. Чем-то рубашка ему не нравится.

– Она красная, – говорит Мод. – Красная яхта.

Он кивает и уже хочет уйти в трейлер.

– Поищешь?

Он опять кивает.

– Что у вас здесь такое? – спрашивает она.

– Ковчег, – отвечает он.

– Ковчег?

– Да.

– А кто следит за детьми?

– Их сейчас нет, – говорит он.

– А когда вернутся?

Он пожимает плечами:

– Скоро.

– Сегодня?

– Скоро, – повторяет он и отворачивается, открывает дверь и уходит в трейлер.

Она так и стоит, этот трейлер разглядывая; пожелтевшая наклейка над дверью гласит: «Десять заповедей – не многовариантный тест». Непонятно, стесняется мальчик или почему-то злится на Мод. Она отворачивается, смотрит на пляж, где на песке лежит его лодка. Если взять ее сейчас и поплыть, отыщется ли «Киносура»? И если отыщется – что тогда? «Киносура», конечно, пострадала (и не весь ущерб очевиден или даже виден), но Мод по-прежнему считает, что яхту можно спасти, что на хорошо оборудованной верфи ее подлатают за несколько недель. Чем этой гипотетической верфи платить – конечно, вопрос. На счету у Мод, пожалуй, тысяча-две, не больше, даже если она найдет способ добраться до своих денег (здесь, где она пока не нашла даже фермы, не говоря уж о банке).

Она идет к церкви, шагает в дверь. Прохлада внутри – словно вечер, и такой же сумрак. Скудный свет – свет из двери и побитых окон в вышине – мелкими лужицами ложится на плиточный пол, ломкими решетками трепещет на серых стенах. Скамей нет, лишь под кафедрой полукругом толпится дюжина стульев как из заброшенной классной комнаты. Сама кафедра – из какой-то мелкозернистой, изъеденной червоточинами древесины, и Мод как будто различает в ней корабельные тимберсы – кафедра вполне могла быть деталью судна, сооружена людьми, которые по прибытии разобрали его на части, никуда не планировали возвращаться.

Она идет по кругу вдоль стен, щурясь на мемориальные таблички. Самая ранняя, какая ей попадается, – 1658 год, самая поздняя – 1780-й. Плетение поблекшей латыни; какие-то картинки, в том числе, кажется, кит. Португальские имена – точно столы, перегруженные столовым серебром. Есть и другие – видимо, слуг или рабов. Почти все – и рабы, и хозяева – умерли молодыми.

От дверей церкви Мод направляется к дереву. Манговое дерево, в кроне угощаются двое попугаев ара. Мод смотрит на них, а они склоняют набок желтые лица, смотрят на нее, не отрываясь от еды. Мод сворачивается клубком в тени дерева и засыпает. Когда просыпается, рядом сидит старшая девочка.

– Вы все спите, спите и спите, – говорит она. – В жизни не встречала таких усталых.

Для начала они проясняют, как зовут Мод, и Джессика научается говорить «Мод», а не «Мор». Потом Джессика сообщает, где они находятся, хотя у Мод складывается впечатление, что географию девочка знает в основном по рассказам и четкой карты в голове у нее нет. Джессика задает вопросы, и Мод объясняет про яхту, про переход, про шторм, про высадку на берег. Оказывается, всему этому вполне вольготно обитать в пределах горстки простых предложений.

– Я говорила с мальчиком, – сообщает Мод. Показывает на трейлер.

– Тео, – отвечает Джессика.

– Он сказал, людей, которые за вами присматривают, сейчас нет. Что они не здесь.

– Папа, – поясняет Джессика. – Это он про папу.

– Папа? Ваш отец?

– Он для всех нас был папа.

– Куда он уехал?

Девочка пожимает плечами:

– В Хантсвилл, наверное.

– Куда?

– В Хантсвилл. В Алабаму.

– Он из Америки?

– Была еще мама, – говорит девочка. – Но она отошла.

– Умерла?

– Да.

– А папа уехал?

– На вас его рубашка, – говорит девочка.

– А у тебя мамино платье?

– Да, – отвечает Джессика, оглядев себя и легонько погладив ткань.

– Мальчик, – говорит Мод. – Тео. Он сказал, папа скоро вернется.

– Ну еще бы, – отвечает девочка. Улыбается: – Он вернется.

– А телефон у вас тут есть?

– Телефон у папы.

– Он забрал телефон?

Девочка кивает, опять улыбается.

– Папа мастер, – говорит она. – Он починит вам яхту.

– Английскому тебя папа научил?

– Папа и мама.

– Давно ты здесь?

– Ой, очень давно.

– А Тео?

– Да, – говорит девочка. – И Тео. С младенцев. С маленьких младенцев.

В Ковчеге главная трапеза под вечер, в последний час до темна, и Мод впервые видит всех детей вместе. Они собираются на звон козьего колокольчика и рассаживаются за столом между арками. Всего четырнадцать детей, самому маленькому мальчику четыре года. Все, похоже, знают свои места.

Мод сидит во главе стола со старшей девочкой. Мальчик Тео напротив. Едва он появляется – тихо шагнув сквозь крайнюю арку, словно сходя – невозмутимо, истым философом – из мира света (пляжа) в их мир сумерек и сумрака, дети почтительно умолкают. Еду стряпали последний час в кирпичной жаровне на задах. Рыбин с обугленной розовой кожей выносит и быстро, умело режет Джессика. На столе сладкая кукуруза и батат, плошки риса, вязкие несоленые хлебные лепешки, листовой салат (шпинат какой-то?).

Прежде чем приступить, все склоняют головы, а Тео произносит благословение:

– Отец наш небесный, благодарим Тебя за эту пищу, что питает наши тела. Пожалуйста, очисть ее от скверны именем Иисуса.

Присутствует и зверек, которого Мод приняла за кошку, – Джессика объясняет, что это коати. Тео шугает его от стола, потом кидает ему кусок батата, и зверек ест, чутким носом ворочая еду в пыли. Всю трапезу дети смотрят на Мод, сколько достает храбрости. Снаружи, за арками тень дома тянется к пляжу. Никто не приходит, никто не уходит.

После горячего фрукты: манго и что-то похожее на красные бананы – может, и впрямь бананы. Потом Джессика выходит из-за стола и, выдержав театральную паузу и смущенно улыбнувшись Мод, за веревку тянет кольцо люка в полу, спускается в подвал с заводным фонарем и спустя две минуты возвращается с банкой печенья. Каждому выдают по печенью – угольно-черному «Орео», – а затем банку закрывают и возвращают куда-то в подпол. Ужин завершается вторым благословением. Дети несут тарелки к железному чану, куда Джессика льет воду из кастрюли, гревшейся на углях жаровни. Каждый сам моет свою тарелку, чашку, вилку и ложку. Трое с полотенцами – среди них Лея – отвечают за вытирание. Еще двое носят чистую посуду и под приглядом Джессики расставляют по полкам. Распоряжений никто не отдает; все сами знают, что делать. Когда заканчивают, от солнца остается лишь узенькая полоска бледной голубизны на горизонте.